Обязательно»… Конечно же, я их обманула. Но больно уж с ними тяжело! А слепые – прелесть! Вот глухонемые – дрянь! Эти пакость! Лжецы. Трусы. Нагадят, нашкодят и тут же: «Меня не бей! Я глухонемой. Меня нельзя бить!» Знаешь, Танька, не могу говорить по-глухонемому, когда молчу. Если вслух то же самое произносить, то и на пальцах выходит. Как диктанты у слепых (они на алюминиевых дощечках гвоздями выстукивали) не могла проверить с открытыми глазами. Закрою глаза – все в порядке… Глухонемые – дрянь! Один раз мой воспитанник, здоровый такой парень, кого-то прибил. Судить его надо. А переводчика нет. Тут, конечно, ко мне обратились: «Лидия Николаевна, пожалуйста!» Двадцать пять рублей в час давали. Пошла. Потому что мой воспитанник. А так просто сволочь какую-то защищать я бы и за сто рублей не пошла! Нужны мне эти деньги!!! Заступалась за него. Два года дали… Чему я их учила? Звуки им ставила. Ну и речь у них была, у моих учеников!.. Первую половину дня ставила им какой-нибудь звук. Потом сдавала детей воспитательнице. «Вот, – говорю, – милая, я им сегодня «р» поставила – изволь мне его закрепить!» Утром прихожу – где «р»? Нету «р». «Ну, – спрашиваю воспитательницу, – изволь ответить, куда делось «р»? Я его вчера поставила, тебе закрепить велела. Где оно? Потеряла «р»! Эх, Танька! Сколько людей меня ненавидели! Эти воспитательницы! Они мне глотку были готовы перегрызть. А я на них плевать хотела! Для меня главное – дети! Специалист я была отличный. Какую я речь делала… Правильно ты, Танька, сделала, что из института своего ушла. Профессию свою любить надо! Если ты свое дело знаешь, любишь, то тебя будут бояться, а не ты будешь людей бояться!.. Иди, Надька, отсюда! Мы тут с Танечкой по душам говорим. Иди целуйся с Васькой… Ох, и любит он ее, Танька! До того любит… Мне даже экспериментальные классы доверяли. Новые методы осваивать. Сидит комиссия – министр образования (!), профессор (!)… «Куда, – говорят, – вам, Лидия Николаевна, столько детей? Не справитесь. Нужно всего десять, а вы уже пятнадцать набрали!» «Ничего, – говорю, – давайте еще». Был один ребенок после полиомиелита. Никто его не решился взять. Я взяла. Только ничего у меня с ним не вышло. Пятьсот рублей за него мать давала – не взяла. Он другим детям мешал. Этот ребенок под себя и мочился, и все что хотите. Обмочится, штаны снимет и давай себе по лицу размазывать. Что делать? – прерываешь урок и берешь его в туалет подмывать. Все сама делала: и каки подмывала, и маки. Отманикюренной ручкой… Надька не знает. Нет, не знает. Сколько сил я на эту работу выложила… Вот Ирка, дочь моя, знает… Сколько я Надьку на это дело уговаривала. Нет! Не слушает. Вот Зайцеву, сволочь эту, слушает!.. Да что ты, Надька, поговорить не даешь с человеком? Всего десять. Сейчас ляжем. Утром, Танечка, увидишь, как я их будить буду. Одно мученье… Ну, спокойной ночи!
«Спокойной ночи… Я буду спать в комнате с цветами. Одна… А Надя будет спать с Василием. Как-то в голову не приходило. Хотя как должно было быть, если не так? У меня был Сергей. Вроде не должно быть обидно… Все равно. Как будто обокрали… Мы же всегда
