Осенью 1942 года его состояние стало критическим. Было решено пригласить для частной консультации какую-то киевскую знаменитость – в Челябинске после начала войны дефицита в эвакуированных из Москвы, Ленинграда, Киева и т. п. медицинских светилах не наблюдалось. Вопрос к знаменитости был один – делать операцию срочно или лучше подождать? Полостная операция для измученного и истощенного человека – дело весьма рискованное, но еще рискованнее, а, проще говоря, фактически фатально, – довести дело до прободения язвы. Знаменитость пришла, осмотрела папу и сказала, что с операцией лучше подождать. Через несколько дней у папы случилось прободение!
Я стоял среди многочисленных соседей, столпившихся в коридоре. На меня никто не обращал внимание – не до меня было. Папу на носилках, поднятых несколькими мужчинами вверх на вытянутые руки, проносили из нашей комнаты на лестницу, и далее – в «скорую помощь». Я был пятилетним крохой, но те секунды, когда рядом, фактически над моей головой проплывали эти носилки с папой, покрытым нашим шерстяным одеялом с бело-зеленым узором, я очень четко запомнил на всю жизнь.
Через несколько десятков лет – мы с мамой уже жили раздельно – я увидел у нее среди фактически ненужных вещей, но которые она еще не решалась выкинуть, это, уже довольно изношенное бело-зеленое одеяло. Выяснилось, что она совершенно не помнит, что именно им папа был накрыт тогда… А я запомнил.
…Непосредственно операция прошла успешно. После операции папу положили в реанимационную палату. Он пришел в себя после наркоза. Маму к нему еще, конечно, не пустили. Но, радуясь благополучному исходу операции, она написала ему нежную и полную оптимизма записку:
«Исенька, дорогой! Доктор сказал, что операция прошла благополучно. Я несказанно рада. Теперь приходи в себя, и приложим все силы…». Держа в руках эту записку, папа… умер на следующий день после операции!
Оперировавший хирург сказал, что если бы операцию сделали хотя бы за полчаса до прободения язвы, то папа выжил бы… Но при столь истощенном организме… В общем, все дело решили несколько «если бы». Вот так вот мама в двадцать девять лет стала вдовой, а я в свои пять – сиротой. Но кого этим удивишь в годы тяжелейшей, кровопролитной войны?…
В 2006-ом году, разбирая с моим младшим сыном Даней мамины вещи после ее кончины, я еще раз увидел это одеяло. Оно, потертое во многих местах и сильно траченое молью, лежало в ее кладовке. Я долго смотрел на него, не зная, что с ним делать. Наконец, я аккуратно свернул его и положил в мешок с вещами, предназначенными… на выброс. Я сам понес выбрасывать этот мешок, как если бы провожал в последний путь близкого человека…
Жертва «любви» тыловой модификации
Как-то