В конечном итоге, благодаря погоде и гулявшему по замку сквозняку, я заболел. У меня обострился бронхит, заболело горло и воспалились уши. Я не вставал практически сутки, лежал и мучился от простреливающей боли, от ломоты костей. Помню только, что граф посетил меня, что-то сказал и дал выпить нечто странное на вкус. Знаю, что еще долго на языке оставалось послевкусие шалфея. Я лежал долго, неделю, не меньше, и мне снились сны, которые я не запоминал, но я всё время чувствовал рядом с собой присутствие графа, что в простые дни не проявлял ко мне такой заботы и внимания. Правда, больной посланник из Англии – обуза, не больше и не меньше. Метель, как оказалось, перестала, и в одну ночь, абсолютно изможденный лихорадкой, я пил горячий травяной сбор и просто сидел на постели, смотря в огромное окно, сквозь которое в комнату проникал ветер, незаметно волнуя огонь свечей, стоящих на столе. И только спустя какое-то время после того, как я пришел в себя, осознал, что спал в той самой комнате, где висел портрет.
– Это самая теплая спальня в замке, мистер Холт, и самая, пожалуй, уютная, – граф столь незаметно проскользнул в помещение, что я даже вздрогнул от неожиданности, резко втянул воздух носом и гулко закашлялся – болезнь все еще не отпустила меня окончательно. Жар и озноб отступили, и уши перестали гореть болью, и только горло напоминало о том, что я уже неделю совершенно в ужасном состоянии.
– Спасибо, что проявили такую заботу и участие, Ваша Светлость, – произнес я осипшим голосом. Я не разговаривал так долго, бормотал в бреду, как помню, а потому вышло не особенно благозвучно. – Вашими усилиями я жив и почти здоров. Простите, что вам приходится находиться в моем обществе столь долго, сколь не было задумано с самого начала.
– Милый друг, вы не представляете, какая скука быть здесь одному, словно в заточении, коротать последние годы жизни, надеясь, что какой-нибудь иностранец или местный заскочит на стаканчик цуйки да разговор по душам, – фон Штауффенберг присел в кресло напротив меня. Мне показалось, что он помолодел на десяток лет, не меньше.
Морщины стали менее глубокими, а бледная кожа, словно у мертвеца, налилась кровью и стала упругой, здоровой и гладкой; редкие волосы стали гуще и темнее, и только глаза его не изменились. Он не пугал меня, но вызывал интерес, и я не мог отказать себе в удовольствии, несколько, быть может, извращенном, чтобы побеседовать с ним на некоторые темы.
– Граф, если вам не в тягость, расскажите пожалуйста, кому принадлежала эта комната? Я имел смелость зайти в нее из-за любопытства и непреодолимой скуки, покуда прогуливался по замку, и обнаружил ее, натопленную и убранную. Вы говорили, что живете здесь один, – я понимал, что подобный разговор может разозлить его или вывести из себя, поскольку я вторгся на территорию, куда мне не следовало заходить, но не в моих правилах было отступать от возможности узнать что-то весомое. Но, к моему вящему удивлению,