– О, полагаю, что да! – согласился я, скатываясь с кровати и натягивая одежду. – А как вы собираетесь отпереть эту дверь?
Внезапно де Гранден ослепительно улыбнулся, отчего его усики приобрели форму рожков перевернутого полумесяца.
– Вот! – он показал мне кусочек проволоки. – В те времена, когда волосы женщины были символом ее могущества, чего только не выделывали леди со шпилькой! Pardieu, одна grisette[77] перед войной в Париже показала мне некоторые трюки! Посмотрите-ка!
Мой друг ловко засунул гибкую петлю проволоки в замочную скважину, повертел ею туда-сюда, протолкнул вглубь и осторожно вытащил. «Très bien», – пробормотал он и достал из внутреннего кармана более толстую проволоку.
– Смотрите, – он продемонстрировал мне первую проволоку. – Она показала мне устройство замка. – Он изогнул более толстую проволоку по контуру тонкой. – Voilà, у меня есть ключ!
Так и было. Замок с готовностью поддался повороту импровизированного ключа – и мы уже стояли в длинном темном холле, глядящем на нас с любопытством и жутью.
– Сюда, пожалуйста, – приказал де Гранден. – Сначала зайдем к la jeunesse[78], посмотрим, как у нее дела.
Мы на цыпочках прошли по коридору, ведущему к комнате девушки, и оказались у ее кровати.
Она лежала со сложенными на груди руками, словно покойник, приготовленный к последнему приюту. Ее большие фиалковые глаза неподвижно смотрели вверх; завитые локоны светлых подстриженных волос нимбом окружали ее бледное лицо – как у святой на резной иконе из слоновой кости.
Мой компаньон тихо приблизился к кровати и с профессиональной точностью нащупал пульс девушки.
– Температура низкая, пульс слабый, – бормотал он. – Цвет лица бледный, почти синюшный… Ха, теперь глаза: во сне зрачки сужены, но теперь должны бы расшириться… Dieu de Dieu! Троубридж, друг мой, идите сюда! Смотрите! – скомандовал он, указывая на безразличное лицо девушки. – Эти глаза, grand Dieu, эти глаза! Кощунство, никак не меньше!
Я посмотрел на лицо девочки и отшатнулся, подавляя крик ужаса.
Впервые увидев ее спящей, мы были ею очарованы. Мелкие и правильные черты лица напоминали точеную камею; завитки светло-желтых волос придавали ей изящное, эфирное очарование, сравнимое с прелестью пастушек из дрезденского фарфора. Оставалось лишь взмахнуть пушистыми ресницами – и тогда ее лицо стало бы лицом милого эльфа, прогуливающегося по волшебной стране.
Но ее ресницы были подняты – и глаза совсем не выглядели чистым ясным отражением умиротворенной души. Скорее – это были глаза мученика. Радужные оболочки были прекрасного голубого оттенка, это так, но сами глазные яблоки внушали ужас. Двигаясь вправо и влево, они тщетно пытались сфокусироваться, придавая ее бледному сахарному лицу отвратительно-смехотворное выражение раздувшейся