– Не ты ли иноку Вассиану из Чердынского монастыря отец по плоти? Федор Васильевич, так?
– Так, владыко.
– Спасибо тебе, боярин за сына, угодил, – обнял его митрополит: «Игумен его пишет, что нет во всем Пермском крае монаха, более его заботящегося о просвещении инородцев. Не токмо зырянский, но и остяцкий язык он выучил, ездит к ним в становища, Евангелию учит, школу при монастыре устроил.
Федор помнил Вассиана мальчишкой, когда сына еще звали Василием. Аграфена-покойница не любила первенца, считая себя виноватой в уродстве ребенка. Сам Федор при больном мальчике тоже стыдился своего роста, широких плеч и громкого голоса. Приходя к нему, сын завороженно трогал оружие. Когда отец осторожно посадил его на смирного коня и сделал круг по двору, Вася только восторженно ахнул.
Читать сын научился сам. Федор с Аграфеной с удивлением услышали, как трехлетка по складам разбирает Псалмы. Отец стал заниматься с ним каждый день. Вскоре Вася бегло читал и начал писать. Федор немного обучил его греческому. Когда стало понятно, что сын уйдет в монахи, Василий начал учиться у священников.
Они не виделись восемь лет, с той поры, как Вассиан уехал из Троицкого монастыря на служение иноческое в дальний Пермский край.
– За книги богослужебные тоже спасибо тебе, Федор Васильевич, – донесся до него голос Макария: «Ежели б не ты, дак мы бы раскачивались Бог ведает сколько. Теперь Евангелие да Псалтырь более переписывать не надо».
– Ради святого дела, владыко, я завсегда готов послужить, – отозвался Федор. Боярин решил, что надо съездить в Чердынь к Вассиану и привезти туда сестру его единокровную.
– Долог путь, а надо, – пообещал он себе, усаживаясь в кресло, что стояло особо для царского боярина ближнего: «Федосья порадуется и Марфе полезно другие края повидать».
В опочивальне Воронцовых горела единая свеча. Михайло захлопнул рукописный Псалтырь.
– Как Марья?
Прасковья отложила вышивание.
– Не ест ничего, с лица спала, дак я ее не виню, – она помолчала, – сколько томить можно девку? Говорила я с ней насчет Матвея, что слухи разные про него ходили, хоша он и остепенился в последнее время.
– А она что? – усмехнулся муж: «Небось, брыкалась? Не такой Матвей, мало ли что о ком брешут?»
Прасковья кивнула:
– Поди скажи девке влюбленной, что плохое про нареченного ее, живьем тебя съест. Мне бы тоже до свадьбы про тебя что сказали, дак не послушала бы.
– Про меня и говорить нечего было… – Михайло потянулся: «Я ж тогда был ровно как Степа сейчас. Только у него лодьи на уме, а у меня кони да доспехи были. Какие девки, я об них и не думал!»
– Однако посватался, – рассмеялась Прасковья.
– Ты