Здесь также ощутимо присутствие боязни – и опять исключительно из любви к себе, или, чтобы уж было точнее, скажем так: – перед роковыми, грозными и опасными последствиями конфликтов. – Но устрашающее больше не проявляется здесь впрямую; – оно растворено во всеобщей вынужденной и вместе с тем как бы не имеющей причин и объяснений целесообразности:
Мы истину, похожую на ложь,
Должны хранить сомкнутыми устами,
Иначе срам безвинно наживёшь…105
Перед нами в нерушимости своего «природного» величия, блеска и простоты предстаёт цензура как естественное право.
И невозможно при этом ни на минуту усомниться в её теснейшей, нерасторжимой связи со свободой слова. Где, несмотря на вызревание множества мыслей, к реализации «в миру» из них каждый раз предназначаема всего одна и то – не всегда. Выбор идёт не только от количества, но и от «качества».
Лишь ради того, чтобы при общении нам было поуютнее от сознания устранимости конфликтных ситуаций, мы несчётно, иногда сотни раз на дню прибегаем к умолчанию сущей, «сермяжной» правды, предпочитая обходиться ложью. И таким образом слово, как не способное к воплощению собою всей абсолютной значимости мыслимого, то есть будучи ложным само по себе, является ещё и носителем необъятного количества лжи, исходящей из неистребимой нашей потребности умолчаниями третировать ту значительную долю окружающей реальной правды, которая в понимании всех не может никак считаться терпимой.106
В данном случае запрет, несомненно, есть благо («ложь – во спасение!..»), потому что, если бы не существовало его возможности в языковой сфере, то пришлось бы на каждом шагу оперировать им в натуральной действительности. Даже трудно представить, как бы это могло происходить без того, чтобы общение между людьми сразу не угодило бы в тотальный хаос. – («Правда бы нас погубила!..»).107
В указанном значении проблема замалчивания, собственно, и есть проблема цензуры.
Когда утверждают, что «воздержание от суждения – редкая добродетель»108, то, конечно, это глубоко неверно. – Нисколько не редкая.
Будучи выражаема в естественном праве, цензура по её масштабности явление глобальное и безмерное (конечно – не «вообще», а в системе общества); запретить её всю не могли бы никакие установления; пока только её небольшую часть удаётся ограничивать правовыми актами; и в своём огромном большинстве под запрещение подпадают лишь запреты, которыми в обществах, исповедующих демократию или к ней лояльные, могут ущемляться предусмотренные ею права и свободы.
Узостью «набора» ограничений цензуры, прописанного в законе о СМИ, это подтверждается. В него, кажется, неплохо бы чего-то добавить (найдётся не одно хорошее предложение!); –