На все вопросы милиционера Аркадий отвечал по-ленински честно, чем вызвал острый приступ мигрени у опера. Что же такое получается? Если верить парнишке, то майора надо срочно тащить обратно, и показательно садить за такой карнавал. Но, с другой стороны, майор вроде и пострадавшее лицо, то есть рожа. Кто же его сапожным ножом? Если баба, то она в коме до сих пор и с ней не поговоришь. А если пацан не врёт, он по правде самолично сделал майору полное обрезание в буквальном смысле, то снова оперу ни горячо, ни холодно. По какой статье одиннадцатилетнего пацана припарковать в колонию? А вдруг этот Аркадий мамашу просто выгораживает, и всё берёт на себя? Что делать опер не знал и не мог даже представить, с какой стороны подойти к этому делу. Настроение милиционеру портило ещё и начальство, обещавшее, в случае долгого расследования этого дела, оторвать оперу то, что теперь майору стало без надобности.
Решение пришло неожиданно. В виде жены майора, дамы видной и паскудной. В замужестве она была практически в раю – льготы, знакомства, авторитет и доппаёк. Покувыркаться с чужими мужиками в постели, она была очень даже не против, чем была похожа на мужа. А что теперь? Всё нажитое и налаженное коту под хвост? Ехать к чурбанам в пустыню и искать там тень? Короче, жена майора пришла и принесла в подоле решение, которое сначала не устроило майора. А когда за закрытыми дверями они простонали минуты три, сомнений у опера в правильности «принятого им решения» уже не было. Бабу, эту «сучку – посудомойку», пока что подержать в больнице, и при первом удобном случае правильно с ней поговорить. Мальчишку – отправить в посёлок для беспризорных сирот, другими словами, на упрощённую зону для малолетних. Тем более, что командовал тем посёлком брат мужа. Он и приглядит за мальцом по полной воспитательной программе. Она же мчится на приём к самому главному начальству мужа, чтобы вымолить снисхождение. Такой вот образовался расклад. По большому счёту это и опера устраивало – виновник, то бишь, пацан, наказан, но по малолетству не строго. Мамаша, если даст Бог, оклыгает и сама расскажет, как дело было. Только вот на тот момент дело уже можно и в архив спрятать. При таком раскладе, опер более не рисковал потерять свою «вставалку».
Так или примерно так всё и произошло. Суд состоялся скорый, но справедливый: свидетель, она же потерпевшая, не допрошена по причине болезни. По той же причине толком не допрошен и майор, хотя до конца его статус определён не был – то ли потерпевший, то ли какой – то полуобвиняемый. А вот в отношении