Я запрыгиваю в комнату и вцепляюсь ему в глотку.
Окурки из опрокинутой пепельницы разлетаются во все стороны – на старинный бархат и кожу книжных переплетов оседает облако вонючего пепла. Ром выливается на персидский ковер.
Валится на бок стул. Сползает со стола скатерть, с грохотом падает на пол ноутбук.
Мы боремся молча, без единого слова, даже без рычания.
Серхио старше меня и сильнее. Но ярость придает мне сил: я прижимаю соперника к полу, мои оскаленные клыки замирают в сантиметре от его горла.
Но – черт бы побрал его опыт! – победа моя временна. Какая-то секунда, едва уловимое движение – испанец, как змея, выскальзывает из-под меня, и вот уже я прижат к стене, а его пальцы железным кольцом сдавливают мне горло.
Серхио грозно шипит:
– Ты очень силен для молодого вампира, но ты неровня мне. Ты знаешь, что я могу сделать с тобой. Но я не буду. Даже не потому, что не хочу огорчать Марину, – ей грустно будет потерять возлюбленного, так недавно обретшего бессмертие. Я пощажу тебя потому, что не вижу ПРИЧИНЫ убивать. Ты не сделал мне ничего плохого, Влад. Так будь любезен объяснить, что плохого сделал тебе я?
Он чуть ослабляет хватку, давая мне возможность говорить – но не освободиться.
Мой голос звучит сипло:
– Ты прекрасно знаешь. Что тебе надо от нее?
Выражение лица испанца меняется так резко, что я с трудом верю глазам. Только что его утонченные сухие черты искажали гнев и сарказм. Их словно смыло, как мыльные разводы со стекла. Его лицо становится маской – застывшей, трагической маской, воплощением оцепенелого отчаяния, вины и какого-то глубокого, необъяснимого и неутолимого горя. Уголки губ опускаются, а в глазах снова отражается смерть – давно пережитая им, но не забытая и все так же несущая ужас и опустошение.
От перемены в привычных чертах гнев мой как-то мгновенно улетучивается. Невозможно стремиться убить существо, чьи глаза молят о смерти, как об избавлении.
Серхио отпускает мое горло и отходит на шаг назад, безвольно опустив руки.
– Ты прав. Я заслужил твой гнев. – В голосе его – та же опустошенность, что и во взгляде. Он растерянно покачивает головой и судорожно вздыхает.
Чудны дела твои, Господи. Серхио растерянный и признающий, что ошибается, – это что-то новенькое. Что-то неслыханное и невиданное.
Откашлявшись, чтобы прочистить горло и вернуть голосу хотя бы тень уверенности и солидности, я спрашиваю:
– Может, объяснишь мне, в чем дело?
– Если бы это было так просто!
Серхио обходит комнату, поправляя мебель, разметанную нашим коротким сражением. Раздраженно цокает, поднимая ноутбук, – к счастью, тот не разбился. Находит под креслом пепельницу, которая теперь снова пуста и готова принимать новую порцию окурков. Выуживает из кармана сигареты и закуривает.
В общем,