Не правда ли, есть нечто странное в том, что, несмотря на уместные здесь наши сомнения, взывающие к осторожности или даже к недоверию, если и не полному, то хотя бы – частичному, – несмотря на такой, совершенно ещё подспудный порыв к недоверию, он, Гамлет, чем-то уже на этом месте начинает брать нас в союзники или, по крайней мере, не отталкивает нас от себя, и мы ждём, что, вполне вероятно, вскоре с ним даже как бы подружимся?
Устремившееся на сцену внимание обостряется; публика замирает и напряжённо ждёт, пока ещё полагая, что не обманулась. В самом ли деле? Не будет ли обескуражен и устыжён зритель вот такой готовностью принять за чистую монету всё поступившее к нему в начальных актах? Ведь уже здесь обнаруживаются симптомы к тому, чтобы не отстраняться от подозрений.
В одном ряду с мотивами, под влиянием которых могла круто измениться модель поведения Гамлета сразу после его рандеву с призраком, находятся жалобы последнего на то, что, будучи умерщвлён неожиданно, он остался не причащён и миром не помазан и в таком облике в спешке послан на Страшный суд, и вот теперь на какое-то, видимо, долгое время, его бесплотный дух осуждён бесцельно скитаться ночами где только ни придётся, в тяжеленных воинских доспехах, какие он надевал на себя, участвуя в боях и походах при жизни, днём же – гореть в геенне.
Будто бы и нам невозможно отказать этакому бедолаге в сочувствии и благорасположении; кажется, обязывают к тому и никем не оспоренные (пусть этому была бы какая угодно причина) слова принца: «он человек был, вот что несомненно», сказанные им для более верной, по его мнению, оценки достоинств бывшего короля, чем её дал его друг Горацио, – ещё до встречи с духом.
Набирается, таким образом, целый арсенал доводов чего-то «такого», что побуждало бы принца до крайности нестандартно выразить себя в мыслях и в действиях, – ради того, чтобы, как он говорит, всё пошло на лад в том аду, куда он «закинут» обстоятельствами – при той самой разлаженности хода жизни.
Но достаточен ли такой ассортимент «улик» – чтобы с одержимостью маньяка он мог воспринять жёсткие, как теперь говорят, наставления бесплотного отца-скитальца на месть за его поругание? И что могут значить гамлетовские суждения о Дании того очень короткого срока с момента, когда на трон вместо умерщвлённого правителя взошёл Клавдий, – суждения о ней как о тюрьме, даже – худшей из тюрем, – если, учитывая излияния призрака и свидетельства других лиц, выведенных на сцену в постановке, нельзя отрицать, что и раньше, при Гамлете-старшем, положение тут было отнюдь не лучше?
Ведь как раз тогда именно он оттяпал у норвежцев спорную землю, бившись на мечах с их властителем Фортинбрасом на условиях, что к победившему переходит право на владение этим лакомым куском.
Он тогда победил, отправив соперника на тот свет; однако вполне ведь могло быть при этом так, что исход поединка предопределялся какой-нибудь подлостью, подвохом