– Алкоголики, эпилептики и шизофреники в роду мне лично неизвестны. Черепно-мозговых травм не было, венерическими болезнями и гепатитом не болел, в двенадцать лет перенес сотрясение мозга. Без последствий. В детстве – корь, ветрянка, пищевые отравления, пневмония. Одиннадцать лет назад – сквозное огнестрельное ранение правого легкого, закрытый перелом правого предплечья, тропическая лихорадка. Реабилитация полная… Подробный анамнез найдешь в истории болезни там же, в сейфе.
«Однако ж, биография… Это в каких таких тропиках отстреливают биологов? Или он там не в качестве ученого подвизался?»
Лечащему врачу негоже демонстрировать удивление, ученому-экспериментатору – тем паче. И Баринов лишь отметил про себя, что, фактически, о Баннике-то он ничего не знает! Только три года совместной работы в лаборатории на Большой Дорогомиловской, а все остальное – слухи да сплетни. А еще – его непохожесть на остальных. Уверенный, даже ускоренный рост по административной части, безусловный авторитет в научной среде, заработанный собственным горбом и головой, в чем сомнений ни у кого и никогда не возникало… Да весьма подозрительные связи со спецслужбами. В том кругу, к которому принадлежал Баринов, всегда с осторожностью относились к «людям в штатском», можно сказать, сторонились, а уж сотрудничать считалось, как правило, неприемлемым совершенно.
Правда, и действия самих «людей в штатском» не вызывали симпатий определенной части, так сказать, «научной и творческой» интеллигенции. Вербовка «сексотов», стремление «первых отделов» секретить всё и вся, а особенно – оголтелая компания против так называемых «диссидентов» заставляли не просто сторониться, а демонстративно дистанцироваться от «конторы». Тем более, что у многих и многих были личные, мягко говоря, претензии к тому прошлому, когда Комитет Госбезопасности именовался ВЧК, ОГПУ, НКВД, МГБ… Вывески меняли, вроде как лиса или шакал путали свои следы, но суть-то оставалась прежней. Да и сами себя они с гордостью продолжали именовать чекистами, явно подразумевая преемственность не только духа и сути, но и методов, традиций, морали, наконец…
– Хорошо, я ознакомлюсь, – кивнул Баринов. И, помедлив, не выдержал: – Ну, а пока так, вчерне… Ты говорил, что видишь сны… Они появились до сотрясения или после?
– До. Но вот этого в истории болезни не найдешь. Это и кое-что другое знаем только мы с тобой. Так и должно остаться в будущем. Понимаешь, Павел Филиппович?
Да-а, воистину – Париж стоит мессы…
Такого Банника едва ли кто-либо когда-либо мог себе представить, тем более увидеть. Баринов в том числе… Банник не изрекал, не инструктировал, не приказывал, он – просил.
И Баринов невольно отвел взгляд, начал бесцельно передвигать на столике тарелки с закуской, потянулся