– Шифр подождет. Я его взломала, в любом случае. Осталось только разобраться, что написано на раме зеркала. Там ключ, к шифру, но и что-то еще. Я не успела все прочесть, когда он мне показывал рисунок. Почему я сейчас об этом думаю… – Констанца знала, почему.
Она видела смутные тени картин, на стенах:
– Здесь все увешано Гитлером и свастиками… – над кроватью ребенка болтался черно-красный флажок, – но рисует он не свастики… – в углу стоял деревянный мольберт. Малыш выбрал яркие, веселые краски. Над лазоревой водой озера бежали легкие облака, горы были зелеными, с сахарными, белыми вершинами. Ребенок не подписал картинку, но Констанце и не надо было видеть подпись:
– Я вижу его лицо, этого достаточно… – фон Рабе, аккуратно повернул ночник. Рядом с кроватью заворчало, задвигалось, что-то черное:
– Свои, Аттила, – коротко сказал он, – не волнуйся, твой подопечный в порядке… – мальчик лежал на спине, раскинув ручки. Индейское одеяло открывало босую ногу, в фланелевой пижаме, с мишками. Каштаново-рыжие волосы падали на высокий лоб. Он почмокал розовыми губками. Констанца помнила лицо мужчины, вместе с Мартой, спасшего ее в Пенемюнде:
– Мальчик не сын фон Рабе. У таких как он, не может быть детей, не должно. Это его племянник, сын казненного младшего брата. Максимилиан его и казнил, наверняка. Это сын Марты… – у мальчика был хорошо знакомый Констанце, решительный подбородок.
Что-то мягко щелкнуло, Констанца дернулась:
– Ведите себя тихо… – велел фон Рабе, – если я прикажу собаке, она вас разорвет на куски, как вашего жениха, в Дахау… – сняв наручник с запястья, он приковал Констанцу к столбику кровати. Она облизала сухие губы:
– Но если это его племянник, он не сможет… Он так не поступит, мальчик его кровный родственник… – блеснул серый металл изящного пистолета. Фон Рабе упер ствол в каштановые, растрепанные волосы, надо лбом ребенка:
– Выстрел разнесет ему голову, с первого раза, – задумчиво сказал обергруппенфюрер, – вы читали русского писателя, Достоевского… – он помолчал:
– Нет, конечно. Вы не интересуетесь литературой. Но я читал и запомнил… – не выпуская оружия, он наклонился к уху Констанцы:
– Весь мир познания не стоит одной слезы ребенка. Вы убили тысячи таких мальчиков, моя драгоценность, своим созданием, бомбой. Но вы их не видели, они были от вас далеко. Этот мальчик близко… – фон Рабе, ласково, поправил одеяло, – ему пять с половиной лет, он круглый сирота. Он любит собак и яхты, ванильную коврижку и своего игрушечного медведя… – медведь, сшитый из старых лоскутов, лежал рядом с ребенком, прижавшись к его щеке. Мальчик ровно, размеренно, дышал:
– Если вы