Ох, и разморило народ в балагане, разбалагурился, разбалякался, уж в ход шутки, анекдоты пошли, даже и забыл, что на улице морозище пробирает чуть ли не до костного мозга. Некоторые женщины обмахиваются программкой, как веером.
– Чья же это заслуга? – спрашивает некто у некого. – Неужто Леонардо Парамонова, нашего владимирского Кулибина?
– А кого же? Его самого, – отвечает некто некому. – И, знаешь, с виду-то такой невзрачный мужичонка, но окрылённый свыше, или, как сказал бы поэт, с печатью пророка в лице. Раньше такие с полотняными крыльями прыгали с колоколен. Ведь до чего он, прохвост, додумался? Кольчугинская электростанция-то, которая работает и от солнечных лучей, и от навоза, и от чего-то ещё, всё-таки из-за слабой мощности обеспечивает энергией область не ахти как. Отсюда в бараках висят хилые лампочки Ильича и обогрев неполный, хорошо печки дровяные есть, кое-где и вода в трубах, а то так можно и дуба отдать. Парамонка, даром что ничего не может сделать со своей сварливой бабой Ксантиппой, а тут сделал такой трансформатор, который аккумулирует в себе уже имеющуюся энергию, удваивая её мощность. Всех этих тонкостей из-за тёмного ума я не очень-то понимаю. Знаю лишь одно: теплоизлучательные батареи, которые ты видишь здесь, в балагане, питаются исключительно током, полученным в его трансформаторах. Вот оно откуда тепло взялось-то. Раньше артисты, произнося монологи, зубами стучали, а полуголый красотки, которые танцевали канкан, несмотря на активные движения, вскоре покрывались гусиной кожей. И зритель, хоть и был одет в овчину, нет-нет, да и лез в пах руку окоченевшею погреть. Вот такие дела! Впрочем, пора бы им уже начинать. Как вы думаете? Да вон занавес уже поднимается.
Когда занавес открылся, на сцене со светящейся томатом рампой, появился, источая лучезарные улыбки, знаменитый конферансье Иегуда Прошкин. Зал быстро смолк. Это же сам Прошкин! Браво! Облачённый в поношенный, в нескольких местах заштопанный, чёрный фрак, в такого же облика брюки и в лакированные, явно жмущие ему ботинки, он изысканным жестом снял бутафорский цилиндр, очень похожий на кастрюлю, обнажая тем свою в чёрном