– Или они оба сюда прилетели. Его светлость вовсе не взял отпуск, а ждет их в проливе, на основной субмарине. Лодка, откуда спасся мистер Кроу, была не единственной. Пока он морочил нам голову, на базе, здесь готовили побег… – заметив у края обрыва занесенный снегом, черный опель, виллис Эйтингона и грузовик с бойцами еле успели притормозить.
Татарский пролив ревел, серые, мощные волны обрушивались на скалы. Резкий ветер ударил Науму Исааковичу в лицо, запахло солью и гниющими водорослями. Опель был пуст, в открытые дверцы задувала поземка. Внутри пахло крепким табаком доктора Кроу и знакомыми духами Розы. Шумели рассыпавшиеся по дороге бойцы, мигали включенные фонарики, Эйтингон насторожился: «Тише!». Сквозь туман, затянувший бухту, до него донесся треск выстрелов:
– Это винтовка, не пистолет. Они сюда явились с целым арсеналом…
Он несся вниз, не разбирая дороги, забыв о соскочившей генеральской фуражке. Полы шинели развевались, черноволосую, в седине голову, присыпал снег. Он не смотрел на трупы, валявшиеся на мокрой, блестящей гальке. Эйтингон рванулся вперед:
– Роза, милая, прости меня, прости… – краем уха он услышал звук мотора самолета. В белом тумане смутно виднелась удаляющаяся тень.
Он рухнул на колени, рядом с окровавленными, спутавшимися в колтун, тяжелыми волосами. Она лежала, раскинув красивые руки, словно защищая кого-то. Дубленая, вышитая куртка, промокла от крови:
– Maman, maman… – маленькая ладошка, высунувшись из-под тела Розы, скребла гальку, кто-то слабо постанывал:
– Словно щенок или котенок… – Наум Исаакович мог думать только о ней:
– Они стреляли в спину женщине с детьми. Они мне за все ответят, мерзавцы… – сорвав перчатки, пачкая руки и шинель, он, бережно, перевернул Розу.
Выстрел разорвал ей горло, но не тронул лица.
Снежинки падали на мертвые, темные глаза, таяли на длинных ресницах:
– Она умерла стоя, прикрывая собой дочерей. Роза, моя Роза…
Наум Исаакович плакал, не стирая слез со щек. В шали, на груди Розы, что-то копошилось, жалобно пищало:
– Надо его в пролив швырнуть, девочки о нем и не вспомнят. Для чего мне вражеское отродье… – Наум Исаакович не успел прикоснулся к шали. Измазанные кровью ручки, неожиданно крепко, вцепились в отвороты его шинели. Они рыдали, икали, лезли к нему в объятья. Обе малышки картавили:
– Non, non! Paul frère! Non, papa…
Аккуратно сняв шаль с мертвого тела, распахнув шинель, Эйтингон устроил детей в тепле. Девочки плакали, прижавшись к нему, мальчик попискивал. Звук мотора почти пропал в тумане. Издалека, с севера, донесся мощный гул:
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив