Упал Степан Хожин. Нет, сопротивление воздуха оказалось сильнее смерти ― это был лишь щелчок, даже и не предупреждающий, а просто так.
– Видишь, ― сказал он.
Тоня повернулась к нему.
– А?
– Меня могло убить, ― проговорил он.
Тоня тогда разозлилась существенно. Кормить гения собой, практически во всех аспектах, было невыносимо.
Степа не работал.
Степа снова сделал скульптуру из той же проволоки, сфотографировал ее и кому-то показывал в Интернете. Кем были все эти люди? Зачем? Почему? Отчего? Нужно было платить, в конце концов, за Интернет.
Нужно было питаться.
И вот, был обед, и ложка блистала, ложка жила сама по себе ― и словно бы был голос ложки. Хотя и нет голоса у вещей, нет. Просто так оживают все вещи внутри у человека, и кажется, особым человек должен быть, не таким, как все ― и верно, Степан от всех отличался.
Был у него день рождения.
Разделся он до плавок ― весь худой, как стручок ― и еще, подобно стручку ― немного от жизни искривленный ― сфотографировался он и ― людям показ. Да, в соцсеть.
Соцсеть, соцсеть, соцсеть. Нет критерия ― а и не надо. Немного эксгибиционизма ― это нормально для Бонапарта. Надо, чтоб всего тебя видели. Всего-превсего. Любовь. Слава. Человек ли тебя приходит хвалить, или программа ― какая разница. А научат обезьян сидеть по соцсетям ― так и будут они строчить, строчить, и уж конечно, найдется не один Степан Хожин, облагородованный ими, ухоженный. Но ведь соцсеть ― не человек. Впрочем, а если тебе больше ничего не надо?
И стали они ругаться.
Степа говорил, что Тоня ― лишь приставка к нему, и что обязана ему служить, а он… А он…
Он ведь и не неизвестный гений. Вон, фотка-то какая, комментариев то сколько!
Ругались долго.
И вот, сделал Стёпа скульптуру из проволоки и решил показать Завелицкому, а Завелицкий же был суть мужичок роста низкого, и словно бы и характера низкого ― как будто оба эти качества тут единились, гнездились в одной точке.
– Нахрена? ― спросил Завелицкий.
– Ну это, ― ответил Степан.
– Вот так же гусь гадит.
– Как так? ― удивился Степан.
– Ну вот ты как бы сделал все это с позиции, так сказать, гуся. Но, в отличие от него, ты нагадил проволокой. Но форма та же.
Степан хотел подраться. Не то, чтобы он драться умел. Но был он велик, а никто того не ценил, а надо было доказывать. А Завелицкий продолжал:
– А потому что гусь большой. И отброс у него большой. А вот ты сделал отброс еще больший, медный.
– Я художник! ― завопил Степан.
Тут тоже неудача его ждала ― плюнул