Окна в спальне были открыты. Я стала вылезать в окно, зацепилась за гвоздь и, пока отцеплялась, слышала нянин голос. Слов я не разобрала, но, видимо, она отговаривала маму. Мамин крик разносился по всему дому.
– Тем хуже, что она в 12 лет такие гадости делает… Справлюсь, Ариша мне поможет, подержит ее…
Наконец я отцепилась, спрыгнула на землю и последнее, что услышала:
– Нашла палача! – сказала няня, выходя на балкон.
Согнувшись, я мчалась пулей прямо, не по тропке, через луг, через канавку и мимо овсов в лес. Пробежала насквозь ближний и спряталась в кустах оврага. Меня не столько пугал сам процесс порки, как казалось это позорным и унизительным, и Аришка, торжествуя, будет держать меня. Запрятавшись в кусты, я тяжело дышала. Тишина и какая-то своя, особая жизнь леса действовали успокаивающе. Пахло малиной, смородиной. Легкий ветерок шелестел листьями деревьев, точно они перешептывались друг с другом, а когда закинешь голову и посмотришь на верхушки, они кажутся совершенно неподвижными и так четко вырисовываются в голубом, начинающем слегка розоветь от вечерней зари небе. Здесь как-то все просто и тихо, впрочем, если вслушаться, лес полон своими таинственными шумами. Вот где-то близко вспорхнула небольшая птичка, вот упал отломившийся сучок, а вот прошлепала лягушка по дну оврага. Лягушка! Как могла я сделать такое, ведь это же издевательство над скромным, ни в чем не повинным человеком! А теперь струсила, сбежала от наказания. Нет, надо идти домой, а то мама еще больше раскипятится. Я медленно пошла по направлению к дому. Перебежав канавку, остановилась на горке и, спрятавшись в ветках большого клена, стала наблюдать за домом. Что-то никого не видно, меня не зовут, может, и не ищут.
Сколько времени я отсутствовала? Не больше часа. И вдруг я решила помолиться Богу. Сказать, чтобы я была религиозна, не могу. Но когда со мной случалось что-нибудь неприятное или страшное, я молилась Богу, думая исправить этим свои прегрешения. Так мы делали и в институте. В раннем детстве няня утром и вечером ставила нас на молитву, и мы повторяли за ней слова об «усопшем папе и братце Мишеньке» и просили здоровья «маме, Леле, Таше» – «и няне», всегда добавляла моя сестричка. А я любила попаясничать: вместо «Таше» говорила «Кабаташе», а после слов «сила и слава» добавляла «Софья Брониславна». Няня сердилась. В настоящее время она уже не руководила нашими молитвами. Чтобы меня не увидели, я подлезла под куст сирени, росший рядом с кленом, но спрятала только голову, как страус, и не заметила, что в просвете между ветками видны мои ноги в коричневых сандалиях. Их и заметила мама из окна своей спальни. Увидев меня молящейся, мама решила не подрывать во мне веру и отменила наказание.
Я долго не решалась войти в дом. Таша и няня ничего мне не сказали, а мама заставила просить прощения у фрейляйн Эльзы и строго добавила:
– Все будет зависеть от твоего дальнейшего поведения.
Мне стыдно было смотреть на всех и очень неприятно – на Аришку.
На другой день, когда мы с утра сели заниматься с немкой, то есть