Армия генерала Самойло в начале этого года насчитывала в своих рядах всего лишь 5000 человек. Довольствие ее на фронте было довольно сносно: хлеба два фунта, сахару двенадцать золотников[39] и тому подобное в совершенно иных условиях было довольствие тыловых и запасных частей. Получали они всего лишь по одному фунту хлеба, щи с воблой, в редких случаях получали конину (маханину, как говорили солдаты), иногда кашу, не более двух-трех ложек, сахару шесть золотников, чаю – не знаю сколько.
Выдача даже этого скромного довольствия была сопряжена с большими затруднениями, из которых власти выходили тем путем, что распускали призванных в кратковременные отпуска по домам.
Несмотря на дурное питание и вообще малую заботу о солдатах, в казармах поддерживалась строгая дисциплина, так как малейшее проявление неповиновения немедленно сурово каралось.
В Осташкове[40], например, был такой случай. Призванные на службу запасные солдаты вздумали предъявлять требования, как при Временном правительстве. Заявили, что не пойдут на учение, пока им не выдадут сапог и не дадут по два фунта хлеба. Ротный командир сообщил об этом комиссару, тот распорядился выкатить пулеметы и затем предложил протестующим выйти вперед. Конечно, никто не вышел, и учение пошло гладко.
Солдатские комитеты, учрежденные в войсках в начале революции и имевшие, в сущности говоря, безграничную власть, вернее, осуществлявшие своеволие разнузданной солдатской массы, были уничтожены в октябре 1919 года простым приказом{124}. За ними были сохранены права самоуправления только в хозяйственном отношении, все же прочее, то есть вторжение в военные распоряжения, обсуждение вопросов, касающихся обучения, военных действий, суда, назначения начальствующих лиц и тому подобное, – все это было изъято из круга их ведения.
Мера эта прошла в войсках совершенно гладко и не сопровождалась никакими волнениями. Это, собственно говоря, вполне и понятно, так как советское правительство предусмотрительно приступило к ее осуществлению тогда, когда в армии не было уже старых солдат, свидетелей революционных безобразий, и состояла она преимущественно из новобранцев очередных призывов, не вкусивших еще прелести самовластия, вернее своеволия. При дальнейших призывах стали поступать в армию и бывшие солдаты, но тогда они попадали сразу в новую обстановку и, запуганные деспотизмом советской власти в деревне, без протеста покорялись новому режиму.
Узнал я об этом во время своего первого призыва в декабре 1918 года. Сидя на станции уездного города в ожидании поезда, я заметил в толпе солдата, одетого аккуратнее других, с каким-то красным эмалевым значком