– В Нойенгамме она что-то сделала с ребенком, с ее ребенком. Он живым родился… – Эмма тогда не поворачивалась к Лауре, но слышала короткий, оборвавшийся, жалкий писк. Она почувствовала в руках узел, из простыни:
– Я сверток в протоку выбросила, и ушла. У нее ничего не было, как она… – Эмма попыталась сжать кулаки, руки пронзила боль:
– Она украла мое дитя, она сумасшедшая. Я видела, что она и тогда была не в себе. Мне все равно, что с ней станет. Пусть она поплатится за свои преступления, пусть Макс ее убьет… – Эмма была готова поползти за женщиной, и зубами разорвать ей горло:
– Так, как она зарезала врача, хладнокровно. Она и нашего мальчика убьет… – Эмма споткнулась о труп доктора в коридоре, падая, теряя сознание. Слезы текли по лицу, она немного отстранилась от брата:
– Макс, ты должен знать… – голос сестры был глухим, горьким, – ты должен знать, что случилось на самом деле, в Нойенгамме… – Эмме хотелось рассказать всю правду. Она сглотнула:
– Послушай меня, пожалуйста… – не выпуская руки брата, девушка начала говорить.
В передней было полутемно, за окном метались лучи фонариков.
Максимилиан купил в Буэнос-Айресе, по сходной цене, списанные армейские грузовики. Местные вооруженные силы использовали немецкую технику. Колеса надежных Opel Blitz обмотали цепями, для лучшей проходимости. Лаяли фила, в кузовах, на пороге скулил щенок. Максимилиан потрепал собаку по голове:
– Тоже хочешь в погоню отправиться. Молодец, ты настоящий охранник. Но ты останешься дома, защищать семью… – теплый язык лизнул его руку. Аттила поскакал вверх, по деревянной лестнице, в спальню Адольфа.
Прислонившись к стене, под рогами местного барана, Максимилиан нашарил в кармане зимней шинели сигареты. Он глубоко затягивался, огонек вспыхивал и тух:
– Эмма не виновата. Мерзавка, наверняка, пригрозила ее убить, в Равенсбрюке. Она боялась сказать мне правду… – сын Максимилиана был мертв. История о ребенке, якобы подкинутом британским агентам, в Гамбурге, оказалась неправдой, от начала до конца.
– Она хотела оказаться здесь, и она своего добилась. Она знала, что я ее не трону, что я буду искать своего малыша. Она обманула меня… – Максимилиан, медленно, аккуратно, растер окурок в бронзовой пепельнице. Он представлял себе лицо мадам Маляр:
– Я Генриху глаз окурками выжег. Он кричал, плакал… – группенфюрер поморщился:
– Я не пощадил своего брата, ради рейха и фюрера. Хватит, время милосердия прошло и больше не вернется. Она пожалеет, что на свет родилась, убийца… – хлопнув тяжелой дверью особняка, Максимилиан пошел к освещенной факелами колонне грузовиков.
Пролог
Патагония,