Последняя ведьма Гарца. Галина Яцковская

что надо ехать дальше без остановки или в предположении, что так мы никогда не попадем в Ганновер. А Гризельда соскочила с повозки и выпрягла свою беспросветно серую, дурно пахнущую, фальшиво поющую скотину, этого тупого осла, которому невозможно было ни в чем отказать, такой он был для нее лапочка. Меня уже бесила нежность Гризельды к ослам, кустам, веникам и эта идиотская манера принуждать буфет к стрижке газона, а простой и на вид вполне психически уравновешенный кофейник к порханию над столом. Вдобавок она разговаривала подряд со всем неодушевленным хламом, который попадается на пути. На хрена все это надо? Нельзя ли жить попроще? Так думала я, а вот осел, в отличие от меня, поддерживал Гризельду, он тут же направился к берегу, опустил морду в воду и стал с наслаждением пить.

      Мы лежали на траве и, вероятно, как раз в это время наступил июнь, потому что земля стала теплой, а трава мягкой. Гризельда восхищенно уставилась на травинку с невзрачным голубеньким цветиком и в кои-то веки молчала. На душе у меня было хреново и даже не из-за чемодана с вещичками. Последняя легенда все крутилась у меня в голове, то есть не вся, а вот это «ты все равно моя любимая доченька и вообще солнышко». Вот это «солнышко» почему-то царапалось и цепляло своими кривыми лучами не хуже шиповника. Блин, почему я должна думать об этом. Этим самым солнышком меня звала мама, и когда же я это слышала последний раз. Мама была легко управляемым снарядом. Стоило заплакать, расписать, как я страдаю, и из нее можно было вить отличные прочные веревки. В детстве я даже любила родителей. Свой родительский долг они исполняли, книжки читали, в игры играли, на дурацкие вопросы отвечали и летом возили к морю. Представляю, как им скучно было все это делать. Да и у моря они бы нашли чем заняться вдвоем, без моих вечных капризов. Потом я влетела в подростковый возраст и поняла, что ни за что не согласна жить так, как они. В общем, классический случай. Я больше не могла ими гордиться. Я и в школе больше не могла всерьез воспринимать слюнявые проблемы всех этих благородных Пьеров и Николинек, а в Евгении Онегине нашу тусовку интересовало только, трахнул он все же Татьяну или нет, когда в аллеях их судьба свела, или так и пробухтел всю встречу понапрасну, да еще и стихами. Вся эта трепотня про честность и порядочность потеряла всякий смысл, потому что времена изменились. У всех в классе родители что-то подворовывали и чем-то приторговывали, развивались и богатели. У Ленки Железновой отец держал несколько киосков с водкой в Бибирево, на них раскрутился и поднялся, а в девятом классе уже привозил ее в школу на крутой тачке, отлично помню этот черный мерс с затененными стеклами. У Инки Марковой мать работала на таможне, так у них завтраков без черной икры не бывало, и в университет ее готовили два завкафедрами и декан факультета под строгим наблюдением проректора, за которым, в свою очередь, следил важный толстый ректор. Но что, кроме классных журналов, могла украсть мама-учительница, а папа так и вообще был историк.