Записки ящикового еврея. Книга третья. Киев. В ящике. Олег Абрамович Рогозовский

Киеве Лёпа, прежде всего, стал прописывать Ко́зу (а следовало устраиваться на работу). В милиции вежливый начальник в паспортном столе спросил, почему у него стоит временная таганрогская прописка. Лёпа бесхитростно ответил, что он там был по направлению после института. «Значит, Вы не выписались, как положено, в свое время, из Киева?». Лёпа смутился. О маминых усилиях сохранить возможность его возвращения в Киев он, может быть, и не знал. «А теперь хотите прописать и вывезенную из Таганрога жену?». Не знаю, присутствовала ли при этом Ко́за. Ее рыжие, выкрашенные в почти красный цвет волосы, респектабельности ей, как будущей киевлянке, в глазах начальства не добавляли. Начальник взял Лёпин паспорт и решительно перечеркнул его киевскую прописку. Без прописки нет работы. Возвращаться в Таганрог? – Но Ко́за не для того выходила замуж за Лёпу, чтобы вернуться домой. Помыкавшись месяца полтора без работы, Лёпа нанялся в единственное место, куда его взяли – в зоопарк, кормить зверей.

      КПИ и зоопарк находятся напротив друг друга. Однажды на Лёпу наткнулся любимый профессор М. И. Карновский. Любовь была взаимной – Марк Ильич выделял Лёпу из группы. Он взял его на кафедру, но постоянной работой обеспечить не мог – прописка мешала. Но отношения кафедры гидроакустики и п/я 153, были довольно тесными. И директор НИИ, к тому времени уже Н. В. Гордиенко, взял не прописанного Лёпу на работу старшим инженером. С пропиской тоже вопрос решили – сотрудник НИИ Глазьев прописал Лёпу в генеральском частном доме своего отца на Нивках.

      Эту историю я не знал, а выписали меня из Киева в 1958 году, когда я поступил в ЛПИ.

      Освобожденный, как и Нина, от любой прописки, но со свежим штампом о браке, я начал искать работу. Меня тут же вернули к исходной точке – сначала прописка. Но для прописки нужно было и основание – например направление на работу, а у меня было свободное распределение. Площади трехкомнатной «распашонки» для прописки нас двоих не хватало. Папа послал меня к бабушке, которая, как он думал, знала пригороды Киева, где жили ее знакомые из сел, в том числе в собственных домах. Бабушка сказала, что за Киевом есть хутор Нивки, и там, где именно, она четко не помнила, жила до недавнего времени ее молочница. На окраинах Киева я давно не был и, хотя представлял, что там может быть, но все-таки туда поехал. Добрался с двумя пересадками. Нивки уже были «они», а не он (хутор). Застроены пятиэтажными домами, из-за которых кое-где выглядывали коттеджи. Не селян, конечно, а отставных военных высокого ранга. Правила прописки те же, что и в центре Киева.

      Наш паспортный отдел там и находился – прямо на Крещатике. Я уж и не помню, зачем я туда пришел – не прописываться же. Понятно, что это было невозможно, а приемов типа «может, как-то договоримся» я и тогда не знал, и потом так им и не выучился. Кроме всего, этого «как-то» у нас и не было, да и обсуждать его прямо в паспортном столе смысла не имело. Все-таки я просунул голову в окошко и увидел капитана милиции со спокойным, внимательным лицом. Я рассказал капитану свои обстоятельства, показал документ о свободном распределении, не утаил и того, что