Мне становиться невыносимо горько от таких мыслей. У меня даже были порывы порвать всё, что написал, однако я не сделал этого. А вдруг найдётся человек, которому поможет эта рукопись? А вдруг не во мне, а в ком-то другом живёт настоящий последний пророк?
Ну вот, вроде бы и всё. Силы уже совсем покидают меня, а бинты промокли настолько, что я боюсь запачкать бумагу, на которой пишу. Теперь я точно знаю, что не увижу всепоглощающую тьму, и от этого мне становиться радостно на душе, но я не хочу, чтобы кто-нибудь из вас или ваших детей видел это.
Помните всегда о том, что пока Глаголющий жив, тьма не наступит, и старайтесь поддерживать его в борьбе с Драконом. И ещё одно: не забывайте о вашем внутреннем Судье, который всегда сможет отличить для вас слова Глаголющего от слов Дракона. Судья отличит истинное от ложного.
Всего вам доброго, и да хранит вас Бог!
* * *
– Да это же бред душевнобольного! – вскричал Актаков, прочитав то, что написал его пациент.
Иван Фёдорович сидел в своей каморке и прикуривал одну сигарету от другой. Когда Коля закончил писать, то разрешил ему прочитать рукопись. На это ушло полчаса, и вот теперь он был в бешенстве.
Коля так и не понял одного: что Драконы иногда тоже способны на благосклонность. Борьба в нём была уже закончена, когда Актаков разрешил Коле завершить писанину. Сейчас Иван Фёдорович проклинал себя за то, что разрешил этому напрочь повредившемуся рассудком человеку марать бумагу, считая, что она всё вытерпит. Читать этот бред было ещё хуже, чем слушать его из уст Коли.
Актаков готов был уже порвать эти несколько листков, испещрённых мелким и неровным почерком, но в последний момент остановился и решил не делать этого, по крайней мере, в ближайшее время. Ему в голову пришла мысль, что на основе этой рукописи будет проще поставить диагноз несчастному.
Несчастному?
Да ведь он чуть было не убил его – Актакова, – а он называет этого шизофреника несчастным! Нет, этот Коля может принести ещё много неприятностей! Драконы! Глаголющие! – Тьфу! Чушь какая! Надо что-то делать!
Актаков уронил взгляд на заглавие самого бредового рассказа, который он только читал в своей жизни. «Откровение Последнего Пророка», – кричало оно.
– К чертям! – вскричал Актаков.
Последняя капля переполнила чашу, и не скреплённые листки рукописи разлетелись по всей каморке. Потом послышался жалобный звон разбившегося оконного стекла – это тяжёлая пепельница вступила с ним в контакт, разбросав перед этим десяток окурков, хранившихся в ней до поры.
Иван Фёдорович впал в то состояние, которое, ему было очень хорошо знакомо по его постоянным пациентам. Он рвал и метал, теряя связь с реальностью. Если бы в его каморке сейчас находился Коля, то он увидел бы огромного огнедышащего Дракона, пришедшего в неистовство. Коля не закричал бы, но ему стало бы