– Еврейская община помогает беженцам, – вздохнул Степан, – но здесь раньше мало евреев жило. Зато теперь много… – Итта и Харальд не могли пожениться, норвежское посольство в Стокгольме пока не открыли. Польша, судя по всему, после войны должна была стать социалистической. Довоенные паспорта поляков давно потеряли силу. Харальд не хотел везти в Норвегию нелегально, через леса, почти парализованную, старую женщину:
– Значит, я останусь в Стокгольме, – упрямо замечал фельдшер, – нельзя бросать будущую тещу… – когда Итта приходила в квартиру, Степан и Ханс, деликатно, отправлялись в ближайший парк:
– Иоганн тоже мальчишек в парк водит, кроссами заниматься… – деревянные щиты пестрели афишами о будущем боксерском матче. Нильсен, надежда шведского бокса, как о нем писали в газетах, выступал в тяжелом весе. Иоганн, в последний раз выходил на ринг десять лет назад:
– Последний мой матч в конце тридцать пятого года прошел, – услышал Степан хмурый голос приятеля, – я тогда на двадцать килограмм меньше весил… – Иоганн усмехнулся, – теперь я категорию поменял… – господин Кампе появился на приеме в Красном Кресте в начале мая, после возвращения Степана из Германии.
– Он и раньше в контору приходил… – из будущего кафе до Степана донесся звук электрической дрели, и голос, на неловком шведском языке, с заметным акцентом. У господина Витольда работали одни беженцы. Степан выбил трубку в уличную урну:
– Приходил, просто меня в Стокгольме еще не было… – они с Иоганном сразу подружились. Спортивный зал господина Кампе размещался в подвальчике, за два дома от переулка, где жил Степан. Дальше лежал парк, с церковью святой Софии. Степан навещал храм по воскресеньям. Констанца была неверующей, но Степан, все равно, молился за жену:
Сунув портфель под мышку, он пробирался в полуденной толпе, по узкой улице Сканегатан:
– Я всегда о ней думаю. Что бы я ни делал, она всегда со мной. Ничего, теперь Ворон будет спокоен… – как обычно, перед выходными днями, в сквере поставили лотки. Женщины Содермальма торговали мелочевкой, вязаными вещами, вышитыми платками, домашними джемами. Степан часто прикидывал, что из вещей пришлось бы по душе Констанце:
– Констанца говорит, что ей все равно. Она утверждает, что не обращает внимания на одежду, но я ей из Осло шарф привез, и она обрадовалась… – шарф он выбирал придирчиво, прикидывая, какой цвет пойдет жене:
– Зеленый, к ее глазам хорошо. И синий тоже, и коричневый. Ей все цвета идут… – у Степана не осталось никаких фотографий, но он помнил, каждую черточку, в лице жены:
– Иоганн тоже ничего из Германии не увез, кроме олимпийской медали, в подкладке куртки. Грета награду туда зашила… – приятель так много говорил о жене, что Степану казалось, будто он знает госпожу Кампе лично:
– А я ничего не говорю… –