На него посмотрели со снисхожлением.
Борщов между тем, почти не таясь, смотрел на Татьяну. Антоновна же, да и Татьяна, обе розовые от вина, с блеском в глазах, упоенно слушали удачливого бизнесмена. Сколько же лет Борщов был лишен этого – просто видеть блеск в ее глазах? Просто видеть ее.
Помнится, курсе на третьем, когда тайное чувство его уже было нестерпимо, он все решал, не перейти ли Рубикон, не сделать ли первый шаг. Да боялся, что все закончится, что оборвется их эфемерная связь, но ведь могло прийти и счастье… Нет, не счастье, он не мог определить того, чего еще не знал (и не знал, бывает ли оно)…
Однажды на лекции она сидела у окна, а он с другого конца аудитории смотрел на ее профиль – так, что Татьяна не могла перехватить его взгляд. И это было все. Он вдруг понял, что больше ничего и не надо. Счастье просто в том, чтобы видеть ее. А, если и будет взаимность, то не надолго, ведь и Антоновну он когда-то любил (да и сейчас любит, или как это там называется), но потом все стало обыденным, привычным, начались дрязги какие-то… Он боялся, что Татьяна станет для него такой же, как все. И исчезнет это щемящее чувство, когда он по утрам ждал встречи, а при расставании грустил…
Глупо это все было. Сейчас он понимал, как это было глупо. Никого он больше не любил и потерял, вероятно, самое важное в жизни.
А что сейчас? Завтра утром они уедут, и, возможно, больше никогда не появятся.
…Антоновна и Александэр вышли в прихожую – то ли разглядывать Товар, то ли квартиру осматривать, то ли с Наськой общаться; а потом и вовсе отправились в магазин за водкой (хватит хлебать эту пахучую дрянь!) или за хлебом – да, неважно, куда. А Настена убежала к подружке…
И они остались вдвоем на кухне. Ему стало как-то не по себе. Вот только что было шумно, весело, все были раскованы; теперь же он с глазу на глаз остался с незнакомой, в сущности, взрослой женщиной, в которой, может быть, совсем ничего и не осталось от той взбалмошной рыженькой девчонки, сидящей у окна.
– Покурим? – предложил Сергей.
– Ой, я уже обкурилась, извини. Лучше не кури. Или, знаешь, ты кури, а я пойду, прилягу. Где у вас можно прилечь? Вымоталась с этой поездкой…
Вот и все. Он, как в омут, хотел броситься в объяснение, а она с ним, как со старым, привычным Серегой, при котором можно и вздремнуть и медицинские проблемы обсудить.
Это показалось до боли знакомым. Да, так было однажды. Антоновна, тогда еще просто Мэри, уехала к родителям, а Борщов гулял. После пьянки в общаге они с Гвоздем провожали Татьяну.
Стоял чудный июньский вечер. Шли к остановке, как раз недалеко от дома, где они с Мэри снимали комнату. Татьяна тоже жила недалеко. Гвоздь уже собирался сесть на свой трамвай, а она возьми, да скажи (блеснув глазами): я, мол, перед домом забегу к Сереге покурить. Дескать, по-дружески, по-соседски. Гвоздь навострил уши: «Я, говорит,