– Нашли ее вещи – сумку и кое-какие бумаги. Мы пока не знаем заказчика… вернее знаем, но… – он замялся.
– Продолжай.
– Челюсть сам назвал этого человека. Они были знакомы – много лет назад. Но мы знаем, как его звали тогда, мы не знаем, как его зовут теперь, и где он живет. Ничего, кроме предположений.
Повисла тишина. Вопрос, которого он до сих пор тщательно избегал, теперь громко требовал, чтоб его задали.
– Что их связывает? – Наконец спросил Иннокентий Борисович. – Что общего у Марины с Челюстью?
Он был готов ко всему. Что у нее был любовник, что любовник ее бандит, что она вместе с ним разрабатывала план нападений, воровала брильянты – что угодно, но только не то, что услышал в ответ.
– Они вместе учились.
– Что?
– В университете. Они были однокурсниками, он тогда еще не был… Челюстью. Ну, вы понимаете, девяностые. Тогда много чего происходило. Они были друзьями. Потом его посадили. Понимаете, ему приятно видеть ее имя в газетах. Он часто говорил, что умный человек пробьется и без чужой помощи, и всегда приводил в пример Марину Сергеевну.
– И поэтому он приставил ко мне тебя?
– Он меня не приставлял.
– В смысле?
– Я вызвался сам.
Как говорила Алиса, «все страньше и страньше».
– Почему?
– Я его племянник.
– Ну и что?
– Да он мне все уши прожужжал, когда я поступать собирался. Пойди туда, пойди сюда, Марина то, Марина се. Ну, я и поступил. Марина Сергевна вела у нас историю культуры.
Тут Сережа почему-то покраснел и свернул тему. Иннокентий Борисович не настаивал. Для одного дня достаточно откровений. А если, как он подозревал, что-то оставалось за скобками Сережиного рассказа, то у каждого мальчика должны быть свои секреты.
И все-таки Сережа не утерпел. Ночью, когда все улеглись и засыпали, он сказал:
– А я вас тогда видел. Вы приходили на факультет. С цветами.
Иннокентий Борисыч не ответил. Когда-то, действительно, он приходил на факультет с цветами. Когда-то давно, и безо всякого повода. Но потом все реже и реже.
4. Американская глава
Лос-Анджелес, 2005.
Спустя несколько дней в Америке Дима мог бы признаться, что он разочарован. Если бы решился, конечно.
Голливуд-бульвар оказался коротеньким кварталом, знаменитые звездочки и близко не дотягивали по красоте до чугунных решеток, закрывающих водостоки на Крещатике, улицы узкие, здания мелкие и все это как-то… фальшиво. Подделка под вкус, под стиль, под архитектуру, под дороговизну. Все окружавшее казалось каким-то… дешевым, даже если это стоило дорого. Ему могли бы возразить, что по-настоящему дорогих, стильных и элегантных мест он еще не видел. Но, склонный теперь видеть все в черном цвете, Дима бы не поверил.
Адам Стравински оказался худощавым седоватым брюнетом средних лет, сухим и скучно-напыщенным. Еще хуже смотрелся знаменитый продюсер,