Вдруг дом, показалось, пропал, а недоступные, будто нарисованные на нём окошки померкли – их затмил холодный свет мощного прожектора, который, растворяясь сиянием в тумане, очерчивал тонкими белыми линиями силуэт оскалившегося чёрными руинами старого замка на детской площадке. Теперь он был здесь чем-то вроде сакрального памятника и потому эффектно подсвечивался ночью.
– Зря так рискуешь. Ты же человек мирный, – говорил Мансур. – Зачем шляешься по ночам, тем более, здесь?
Была у Роберта одна странность. Он даже себе не мог внятно объяснить, зачем скитается ночами напролёт по глухим дворам, следя за городскими огнями и прочими источниками света – за тем, как они влияют на окружающий мир, существующий для глаз, лишь благодаря им, а, следовательно, и меняющийся в зависимости от их поведения. Он документировал малейшие подробности из жизни огней и того, что они выявляли своим светом в отсутствие дневного светила. Выявляли… или порождали? С ответом на этот вопрос пока не складывалось.
– А я не боюсь. Кому не за что цепляться, того и не зацепит.
– Ха! – взорвался Мансур. – Цепляться тебе не за что?! А любовь?
– Я любви не знал и знать не знаю, увы, – ответил на это Роб.
– Серьёзно?! – удивился Мансур.
– Да!
– А как же эти твои… подруги? – с издёвкой спросил Манс.
Почему-то «подругами» называют особей женского пола представители рабочего класса – не то из-за дружелюбного нрава (что весьма сомнительно), не то видя в каждой потенциальную спутницу жизни… ну или, скорее, части жизни – ближайшего месяца/пары недель/вечера. Мансур знал, как воротит его друга от пролетарских фраз и замашек, и потому иногда умышленно язвил.
– Я не люблю их. Ни ту, ни другую. И не нужно полагать,