А снег на склонах, покрытый тонкой коркой наста, медленно менял свой цвет с
малинового на золотисто-оранжевый. И каждое утро они торопливыми шагами влюблённых,
болтая о пустяках на ходу, первыми неслись от главного корпуса к станции подъёмника, который
уже шелестел своими стальными канатами на морозе, посылая вверх по склону пустые креслица.
Торопливыми шагами влюблённых… Нет, это более поздняя аллюзия… Нет, конечно, он не был
тогда в неё влюблен. Он и не понимал тогда, как это – быть влюблённым. Ему просто впервые за
всю его юность повстречалась женщина, с которой почему-то хотелось находиться рядом. И он
каждое утро возвращался к ней, нетерпеливо ожидая, пока она лёгкой иноходью сбежит вниз по
ступенькам лестницы на площадку, где он терпеливо дожидался, чтобы снова увидеть её, как
будто в повторе на экране телевизора: в красном-вишнёвом, радостно шуршащем лыжном
костюме, с варежкой, снятой с правой руки – она специально снимала варежку, чтобы взять его за
руку. Если подумать, к нему никогда так не прикасались женщины. Да, два-три раза на танцах в
выстывшем актовом зале МАИ к нему льнули эти серые мышки в потёртых, бесформенных
свитерах и убого скроенных болгарских джинсах «Рила» – аспирантки с кафедры радиолокации,
что ли? Он толком и танцевать не умел тогда, а они старались вовсю с каким-то жалким
отчаянием. Каждая из них прижималась к нему всем телом, а в вальсе, где он просто позорно
топтался на месте, путая ноги, даже с отчаянной смелостью пыталась оседлать худыми бёдрами
его ногу, и ему приходилось цепенеть от застенчивости и подавленного желания, чтобы, не дай
бог, невольно не выдать своего такого убогого вожделения и не упереться в её лобок. Чёрт бы
подрал эти сиротские танцы в МАИ, где на каждую сотню приехавших из разных провинциальных
берлог прыщавых технарей, кое-как причёсанных, в плохо сидящих москвошвеевских пиджаках,
приходилось вполовину меньше московских лимитчиц! Савченко от раздражения и злости и на
себя, и на этих серых мышей перестал ходить на танцы уже с третьего курса. И ничего не потерял, разумеется. Чем это убожество лучше Изотовки?!
А здесь перед ним не серая мышь. О нееет! Настоящая Красная Шапочка из сказки Шарля
Перро, с умными глазами, в которых, слава богу, и близко не ночевала провинциальная
униженность и покорность, а светился какой-то мягкий и безмятежный, будто люминесцентный,
свет. Она была красивой и взрослой, она пришла из того мира, который кружил вокруг него и
дразнил его все эти годы на московских улицах, но куда вход ему до сих пор оставался заказан.
Где он видел прежде такой свет? И где он видел таких женщин раньше? Да, да, естественно, –
услужливая память подбрасывала ему образы из детства – он видел их сквозь окна купейных
вагонов фирменного поезда «Крым»