Письма к Вере. Владимир Набоков

умела утаивать истину. И хотя нам неведомо многое из того, «что знаем ты да я», на том эмигрантском благотворительном балу она обратила на себя внимание Владимира Сирина, но так и не сняла маску. По мнению Елены Владимировны Сикорской, любимой сестры Набокова, Вера скрыла лицо, чтобы ее изумительная, хотя и небеспримерная красота не отвлекла поэта от других ее уникальных достоинств[14] – отзывчивости к поэзии Сирина (она запоминала его стихотворения после двух прочтений) и поразительной духовной созвучности его стихам. Они вместе вышли в ночь, гуляли по берлинским улицам, восхищались игрой света, теней и листьев. Через пару дней[15] Набоков, как было запланировано заранее, уехал на юг Франции работать на ферме, которой управлял один из коллег его отца по Крымскому временному правительству 1918–1919 годов. О поездке он договаривался в надежде, что перемена обстановки облегчит скорбь по отцу и боль от разрыва со Светланой.

      25 мая с фермы Домэн-де-Больё под Солье-Пон, вблизи Тулона, Набоков написал Светлане последнее, запретное, прощальное письмо[16], полное страстных сожалений, «словно бы само расстояние, разделяющее их, давало ему на это право»[17]. Неделю спустя он посвятил другое стихотворение[18] новым открывшимся перед ним возможностям:

      ВСТРЕЧА

      И странной близостью закованный…

А. Блок

      Тоска, и тайна, и услада…

      Как бы из зыбкой черноты

      медлительного маскарада

      на смутный мост явилась ты.

      И ночь текла, и плыли молча

      в ее атласные струи

      той черной маски профиль волчий

      и губы нежные твои.

      И под каштаны, вдоль канала,

      прошла ты, искоса маня;

      и что душа в тебе узнала,

      чем волновала ты меня?

      Иль в нежности твоей минутной,

      в минутном повороте плеч

      переживал я очерк смутный

      других – неповторимых – встреч?

      И романтическая жалость

      тебя, быть может, привела

      понять, какая задрожала

      стихи пронзившая стрела?

      Я ничего не знаю. Странно

      трепещет стих, и в нем – стрела…

      Быть может, необманной, жданной

      ты, безымянная, была?

      Но недоплаканная горесть

      наш замутила звездный час.

      Вернулась в ночь двойная прорезь

      твоих – непросиявших – глаз…

      Надолго ли? Навек? Далече

      брожу и вслушиваюсь я

      в движенье звезд над нашей встречей…

      И если ты – судьба моя…

      Тоска, и тайна, и услада,

      и словно дальняя мольба…

      Еще душе скитаться надо.

      Но если ты – моя судьба…

      Молодой поэт уже знал, что девушка, выбравшая столь странный способ знакомства, читает все его произведения. Он отправил новое стихотворение в «Руль», и 24 июня оно было опубликовано. В определенном