Прошло более трех лет с того дня, как она покинула дом своего отца.
Приехала Надя в Сарапул в ненастную осеннюю ночь. Ворота родного дома были давно заперты. Отпустив своего возницу, она с саблей и маленьким чемоданом в руках пошла вдоль палисадника к хорошо известному ей месту, где легко вынимались четыре тычины.
«Этим отверстием, – пишет Дурова, – я часто уходила ночью, бывши ребенком, чтобы побегать на площадке перед церковью. Теперь я вошла через него. Думала ли я, когда вылезала из этой лазейки в беленьком канифасном платьице, робко оглядываясь и прислушиваясь, дрожа от страха и холодной ночи, что войду некогда в это же отверстие, и тоже ночью, гусаром…»
Окна дома наглухо были закрыты, нигде не видно было огонька; кругом могильная тишина.
Но вдруг эта тишина прерывается громким собачьим лаем: две дворовые собаки бросились было на Надежду Андреевну. Надя подозвала их; собаки примолкли и стали ласкаться, узнав ее.
Молодая женщина вошла в сени и стала стучать в дверь.
– Кто там, кто стучит? – послышался недовольный старушечий голос.
– Я, Никитишна, отопри!..
Надя узнала старуху по голосу.
– Да кто ты?
– Отопри, увидишь.
– Сказывай кто, а то не отопру.
– Да своя, своя.
– Свои у нас все дома и спят давно.
– Я – Надя.
– Ври!..
– Право же, Никитишна…
Наконец старушка решилась отпереть.
Никитишна громко ахнула от удивления и испуга, увидев перед собой Надю в гусарском мундире, подсвечник с горящей свечой чуть не выпал у нее из рук.
– Узнала? – весело спросила старушку Надя.
– Да неужели Надюшка? – все не веря своим глазам, проговорила Никитишна.
– Она самая.
– А ведь я по тебе не одну панихидку отслужила.
– Видишь, я жива и здорова.
– Вижу-то я вижу. А все мне не верится, что ты – Надюшка.
– Обнимай меня, старая, скорей!
– А ты не оборотень?
– Да нет же! – Надя рассмеялась.
– Ну-ка, перекрестись.
– Изволь! – Молодая женщина перекрестилась. – Теперь уверилась, няня?
– Уж оченно что-то чудно.
– Что еще такое?
– Одежина на тебе какая-то странная…
– Гусарская.
– Разве ты гусар?
– Гусар, старуха, гусар! Да полно тебе меня морить своими вопросами – соловья баснями не кормят. Я с дороги и пить, и есть хочу.
– Ах, сердечная! Прости! Стара я стала, глупа.
Старушка бросилась обнимать свою выкормленницу.
– Никитишна, с кем ты говоришь? – послышался из горницы голос Андрея Васильевича.
Его спальня находилась близ сенной двери; разговор Нади с Никитишной разбудил его.
– Повыдь-ко, сударь, посмотри, кто к нам приехал-то.
– Кто приехал, что ты врешь?
– А ты повыдь!
Старый ротмистр поспешно надел халат, вышел из своей спальни, и крик радости вырвался у него из груди:
– Наденька!
– Папа…