– И вы решили, отец, – перебил его Антуан, – что здесь вы наверняка разбогатеете? Я вас понимаю – ведь и мне пришли в голову те же мысли, когда я проезжал через Турин, Перуджу, Парму и прочие пышные и веселые города.
– Будьте уверены, вам повезет больше, чем мне. Я открыл вам путь к богатству. Сам же я скоро умру. Мне понадобилось пятнадцать лет лишений, коварных козней, изнуряющей душу лжи, мелочных расчетов, чтобы накопить горсть золота. Ну, да из камня не выжмешь ни капли – не вытянешь и пистолей из государя, который не смотрит на женщин, не зарится на чужое добро и хочет быть для подданных отцом и благодетелем…
Антуан в сердцах вскочил, пнул ногой свой табурет и вскричал:
– Так ради этих-то жалких грошей вы вынудили меня покинуть гору Святой Женевьевы, промчаться через Шампань, Бургундию, Бресс, Савойю, в снегопад перевалить через Альпы, едва не загнав лошадь…
Oн задохнулся от гнева.
Старик не обиделся, а наоборот, обрадовался, узнавая в сыне свою натуру, свою кровь. Он довольно потер жилистые руки – и вдруг, побледнев, вскочил с кресла с криком:
– Стой, несчастный!
Антуан, заметив, что на столике, рядом с его потрепанной шляпой, в большой вазе богемского хрусталя горкой были уложены виноградные гроздья, выбрал самую большую и красивую из них. Окрик отца остановил его, и он обернулся в ту сторону, где в полумраке виднелся высокий силуэт Пейроля-старшего.
– Что случилось? – спросил молодой человек.
А Сезар ласковым голосом объяснил:
– Не трогайте этого винограда. Уже темно, и вы по ошибке взяли ту самую гроздь… Впрочем, по ошибке ли? Она такая золотистая, ее так и тянет отведать, так и тянет!
– Что же из этого? Или вы оставили ее для себя? Раз так, простите великодушно.
Старик снова опустился в кресло и столь же ласково продолжал:
– Это мускат из Сицилии, его тщательно, очень тщательно выращивают… Сицилийский мускат – единственное из наслаждений, какое позволяет себе его светлость. И надобно заметить, что он признает только такие грозди, в которых как бы заключен свет этой благословенной, вечно сияющей земли…
Антуан подступил поближе к отцу и прошептал:
– Короче, виноград отравлен?
Воцарилась тишина. Наконец Сезар глухим голосом заговорил:
– Вот уже два года, как герцог Гвасталльский день ото дня чахнет… Нашему возлюбленному государю едва пятьдесят лет от роду, а на вид он дряхлее меня. Его непонятная болезнь началась после