Маркус перекатился на другой край ложа, встал, натянул на себя выстиранную, приятно пахнувшую розовым маслом тунику. Домишко, что он снимал для себя и для Арьйи находился в южной части Верхнего города12. Рядом стоял двухэтажный особняк работорговца Йуду. Ещё тут был небольшой сад. На одном из деревьев сидел медный змей. Местные чтили его как святыню, излечивающую от змеиных укусов. По преданию когда-то давно эгиптский колдун, приведший сюда йудеев, однажды сотворил такого же13. И потемневший от времени змей, и старое дерево были неказисты и убоги, и Маркус часто повторял, что велит срубить уродину, вместе с сидящим на ней червяком, когда Метатель получит должность прокуратора или префекта провинции. Сам Маркус с недавних пор ходил в префектах городской стражи и уже успел прославиться, круто расправившись с пойманными кинжальщиками14. Их заставили драться на арене, на виду у нескольких тысяч согнанных на трибуны зрителей деревянными мечами против железа сотни романских солдат. Тогда погибло много людей. Маркус лично участвовал в резне. Город запомнил нового префекта стражи и дал ему кличку Кровник. Нынешний прокуратор Гратус был стар и почти не выходил из своих покоев – боялся заговора, а его помощники были заняты воровством да сведением счётов, так что Маркусу никто не мешал. Но где-то там, на севере жил мальчик, обречённый быть богом и Маркус должен был найти его, чтобы познать себя…
Арьйи вошла, как всегда, почти бесшумно. В руках – большой поднос: хлеб и кувшин с молоком.
– Кровник, я принесла поесть.
Лицо Маркуса дёрнулось.
– Не называй меня так.
– Как хочешь.
Она поставила поднос на круглый тёмный столик рядом с ложем.
– Ешь.
– Я не хочу.
Она встревожено посмотрела на него:
– Ты обиделся? Забудь.
Её прохладная рука легла на его плечо:
– Маркус…
– Свидимся, Арьйи. Мне пора.
Он застегнул пряжку тяжёлого легионерского пояса с гладиусом, взял в руки плащ и ушёл.
Арьйи села на ложе и задумалась. Маркус в последнее время был сам не свой, твердил что-то непонятное. И эти слова, брошенные как игральные кости: «Боль, поделённая на двоих становится любовью»; даже не сами слова, а то выражение лица, с которым Маркус их произнёс. Тогда он был похож на мертвеца.
– Менглу, а если воин вынет меч из ножен, он не может вложить его обратно, не обагрив его кровью?
– Нет, Иешуа, не может.
– А если крови нет.
– Тогда он должен обагрить его своей кровью.
– Но это же больно.
– Боль – это способ забыть то, чего нельзя помнить.
– Я забыл, Менглу
– Значит, ты вспомнишь снова.
Они встретились в пустыне, днём, на перекрёстке у камня с полустёртой процарапанной кем-то надписью VITA15. Четыре тёмные точки на жёлтом полотне. Начиналась песчаная буря. В воздухе носились миллионы песчинок. Они забивались в складки одежды, в уши и больно секли по глазам. За мальчиком