Между обусловленным опытом и безусловной, вроде бы, совестью, в моём случае, не оказалось разницы. Таким образом, совесть треснула. Она не безусловность, но всё время мы имеем дело с каким-то зеркальным смыслом, то выраженным, то невыраженным.
Скрывая свои эмоции, я становлюсь человеком совести. Ведь у мамы всё получилось! Она сходила в гости к директрисе. Плач в середине пути поставил бы её и меня на грань душевного и физического срыва. Наше взаимодействие развивалось бы в соответствии с взаимным упорством. Противоречие в связи с определением меня, как человека совести, конечно, возникает. Язык фиксирует и сам смысл, и его зеркальный переход в одном слове, видимо, нужны синонимы. Что является синонимом совести?
Мой выбор – это моя воля к жизни. Это не согласуется с определением совести, как воли смерти. Воля к жизни и воля к смерти тоже совершают зеркальный смысловой переход… Сиюминутные эмоции обессиливают меня, но, проявляя их, я живу на полную катушку. А, когда я зажимаю эмоции, шагая с мамой в гости, это, по сути, отложенная жизнь. Волю к смерти и волю к жизни можно выводить, как из проявления сиюминутных эмоций, так и из их подавления. Всё выраженное – тут же станет ложью.
Я уловил интонацию в мамином голосе. Единый Голос Бытия даёт мне понять, каким окажется будущее. Но только один смысловой акцент может быть выражен в моём выборе. Он и окажется ложью. Кстати, мама тоже выражает ложь своей интонацией. Это ошибочное отражение действительности, что меня нельзя раздеть. Став со-вестью для неё, я мог бы эту ложь исправить, но я этого не сделал. У такого моего выбора есть далеко идущие последствия.
Откуда всё начинается? Почему форма моего опыта начинает содержать «другого» именно так, а не иначе? Почему я не учитываю возможность эмоционального манипулирования мамой? Сиюминутная эмоциональность требует, чтобы я плакал, тем самым, говорил правду. Она требует выражения эмоций, но в данный момент, скрытность является условием моего выживания, экономит мои силы. Я выбираю между сиюминутными эмоциями и доступной мне рациональностью.
Эмоции прицепили ко мне Гадкого утёнка… но всё равно я отличаюсь от них. Они – не форма. А моя форма – всем формам форма. Эмоции хотят, чтобы я их выбрал. Они навязывают мне свою волю, но всё равно решающий голос принадлежит какому-то «вектору». После колебаний я склоняюсь к выбору рационального поведения. Мои соображения сводятся к тому, что неизвестно, куда мы пойдём после того, как я истрачу все силы на плач, а наличные силы – всё, что у меня есть. Если их не будет, мне придётся закрыть глаза и лечь на землю. Навязать матери требование взять меня на руки – я не рассматриваю. Ощущения терзают меня разнообразно. Пальто стягивает грудь и мешает дышать, колючки шапки впиваются в голову… Я всё равно зажимаю эмоции. Смысл окружающего мира достиг сознания вместе с интонацией маминого голоса. Я –