Когда я реагирую на интонацию маминого голоса, принимая решение не плакать, я реагирую на её сознание. Для меня мир сводится к этому. Настройка на «другого» оказывается акцентом моего сознания. Реальность вокруг меня включает в себя воображаемую реальность «другого». Она плюсуется к моей собственной воображаемой реальности, которая включает в себя колючую шапку и трудность с дыханием в тесном пальто, и длинный путь. Расчётам поддаётся всё, но остаётся без акцента после того, как возможность снять шапку и расстегнуть пальто, сопоставлена с маминой интонацией. Сами эти расчёты возникают после восприятия субъективной реальности «другого». «Другой» оказывается плоскостью их регистрации моим сознанием. В тот момент «я» – не ощущения от шапки или тесного пальто, даже не тоска, что идти три квартала. Я производил логические расчёты над этими ощущениями со стороны, с позиции, которая является моим опытом, в котором «другой» – главное звено. Таким образом, мой опыт – это «другой».
Скорей всего, у опыта может быть и другой акцент, развернутый как-то иначе. Опытом наполняется некая врождённая форма, но вот внутренняя она или внешняя, если мой опыт – это «другой», – при чём в немалой степени. Именно эта форма, усваивающая опыт, придающая ему тот или иной акцент в соответствии со своей врождённой нравственностью и темпераментом претендует оказаться «я». «Другим» для меня была Любка. Ей стало вдруг стыдно, и она сообщила мне то, что я сам не видел.
Стыдно стало и Сергею Кириенко, когда, уходя с поста премьера, он сказал в интервью: «Объектом реформирования является сознание народа». Он сказал фактически: «Экономика – ни при чём». Реформируется сознание народа, который к дефолту относится, как к погоде, с которой ничего нельзя поделать. Это – то, что не видят другие.
После событий в Белом доме Чубайс рассказал, как Руслан Хасбулатов попросил у Ельцина разрешения лечиться в кремлёвской больнице. И Ельцин написал на его просьбе: «Согласен». Чубайс по собственной инициативе сказал, что на самом верху политические противоположности смыкаются. Кстати, есть немало фотографий времён приватизации, где молодой Чубайс выглядит, как уголовный преступник. Совесть выманивала у него какую-то «протокольную рожу».
А. Зиновьев: «Я – не диссидент! Мне было хорошо в СССР. Я занимался любимым делом. Правила игры меня устраивали, всех, прошедших войну, устраивали. Я правила нарушил, написал «Зияющие высоты…». Зиновьев вообще неустанно открывает глаза окружающим.