Девятнадцатилетней девушкой вышла Алина Шапошникова из ада концлагерей…
Думая о собственной судьбе, Мая благодарила Провидение за то, что ей пришлось родиться через год после войны. И уже одно только это, будучи в преклонных летах, Мая считала огромнейшей жизненной удачей.
Она вспоминала, как в отрочестве и в ранней юности, она, как и Алина, отдала дань увлечению идеями построения коммунизма, веруя даже в такие частности, как в бесплатный общественный транспорт к 1980 году. Она, так же, как и Аля, разочаровалась в этом.
Но, если Алина уродилась красавицей, на облике её даже концлагерь не оставил своих следов, то, живя в мирное время, в благополучной семье, Мая с удивлением наблюдала за происходившими с нею в отрочестве метаморфозами. За превращением себя, хорошенькой, с правильными чертами лица, гармонично сложенной девочки в незнамо что?! В ставшую малого роста, толстоватую девушку-подростка с большим еврейским даже не носом, а шнобелем! Он-то первым и бросался в глаза при взгляде на её лицо. Не спасали даже печальные карие глаза, опушённые длинными ресницами…
Но, если в своём творчестве Алина Шапошникова была сосредоточена, как писали о ней искусствоведы, на проблемах интимности, то Мая, начиная со своих нелепых первых, написанных ею опусах, на поисках несуществующего чувства – любви?!
Роднило их то, что обеих интересовало их собственное тело, обе были, по-разному, но нарциссами в женском роде.
Но, если у Али это было от избытка женственности, то Мая страдала от недостатка эстрогенов – женских половых гормонов.
Она с ума сходила из-за собственной волосатости. Волосы были всюду, на руках, на ногах, на лице, усами и бакенбардами, в ложбинке, между двумя, вытянутой формы грудями, как в народе их называли: «уши спаниеля».
Иногда, когда она оставалась в квартире одна, то раздевшись, смотрела на себя в полный рост, на своё отражение в большом зеркале и не сдерживала катящихся по щекам слёз…
«Какой уж тут интим!» – сморкалась совсем юная девушка в носовой платок.
Чтоб как-то справиться с этим своим, как она называла, уродством, годами она посещала кабинеты эпиляции, с их процедурами, дорогими, болезненными и мало что изменявшими в её внешности…
А в это время Алина Шапошникова переехал на жительство в Париж.
Для отливки своих скульптур ей не требовалась натурщица. Она отливала себя, была для себя Natura Vita.
Но с начала семидесятых у скульптора Шапошниковой пошёл цикл «Новообразования». Окровавленные бинты, «слеза» в виде женской груди – тяжёлый ассамбляж, таким образом она словно бы оповещала мир о болезни своей, смертельной…
В последних работах Аля уже не отливает себя, своё истерзанное