Он подобрал с полу упавший фолиант, обсмотрел со всех сторон, запустил на стол, схватил из вазочки печенье, засунул в рот и снова заорал:
– Где он?! Что это?!
Во все стороны полетели крошки.
Вика недоуменно смотрела на него, шевеля губами. Я прислушался – она повторяла выкрики Подчебучина.
Я дернул ее за книгу. Черная книжка, казалось, приросла к Викиным рукам.
– Я сегодня взяла в библиотеке. Я тебе говорила.
– Ты что-то прочитала, от чего он исчез. Что?
Вика уставилась в книгу:
– Вот это: «Чернокнижие уб…»
– А… не надо! – я зажал ей рот ладонью. – Ты же не хочешь, чтобы я тоже исчез?
Вика вытаращилась на какую-то точку в стене:
– Ты что, думаешь, это я?! Ты думаешь, это из-за меня?! – она медленно повернулась ко мне: – Это все из-за меня.
Голос у Вики осел.
– Эх, Сырбачева… хоть ты и отличница, а дура-дурой. При чем тут ты? Ну прочитала что-то вслух, ну совпало это с чем-то, но ты же понятия не имела что так получится! Короче, я разберусь, не боись.
Сказал так, как будто сам в это поверил. Только почему-то мне казалось, что уже ничто не будет легко и просто. Я поднял с пола книгу и выпал в осадок. То есть, просто потерял все мысли, слова, всякое соображение – и даже время. Я не заметил, как мои друзья ушли. Я осторожно трогал книгу, будто боясь обжечься. Я буквально по миллиметру изучал обложку – кожа, без намека на буквы – ни автора, ни названия – как будто обложка у планшета. И пожелтевшая первая страница без намека на слова. И огромные буквы на третей странице:
;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;
* * *
В замке повернулся ключ. Я положил книгу на столик и огляделся. Мои друзья убрали осколки вазы и вернули мебель на место.
– Пушкина читаешь? А руки мыл? – папа исчез в ванной, пожурчал, поскрипел, постучал, крякнул и снова возник в гостиной. В нашей семье много шума означает недовольство. Я закрыл книгу и увидел сходство с нашей вечерней Книгой.
– Папа… это не Пушкин.
Он приложил ладонь к моему лбу, открыл книгу и начал листать.
– Боже мой… какая древность… откуда?!
– Я нашел черную книгу.
Я начал рассказывать. И отец все понимал. Взрослые часто понимают больше, чем нам кажется. Когда я закончил свой рассказ, он положил узкую ладонь на книгу – по цвету почти не отличишь от переплета – и сказал книге:
– Вот мы и встретились. Здравствуй, Зенодот!
– …Мефодий Маркович? – уточнил я.
– У великого чернокнижника бывает много имен.
– А Пушкин?
– А Пушкин слишком торопился – ему надо было вытаскивать прадеда, держать время. Но он сам, русский мальчик Саша Пушкин, оказался слишком большим узелком на ткани мироздания… слишком много энергии, слишком много мысли, слишком много страсти.
– А я?
– А от тебя