От горячечного бреда спас меня, вытащил из пропасти Игорь Ржевский. Отчаявшись дозвониться Мише, я набрал отцовский номер, и после нескольких глухо гудящих секунд он ответил сонно:
– Слушаю.
Потом, должно быть, разглядел мое имя на экране телефона, встревоженно позвал: «Гриша?»
Я молчал. Так странно было услышать чей-то голос теперь, когда мое помутненное сознание отказывалось верить, что я не один остался на планете, что кто-то помнит меня и зовет по имени.
Что там думал отец, разбуженный ночным звонком Гриши и тишиной в трубку, не волновало меня совершенно. Он же, не разъединяясь, выбежал из дома, прыгнул в машину и через десять минут добрался до моей квартиры. Все это время, едва не срываясь на крик, взволнованный трупным молчанием сына, повторял, чтобы я успокоился, что он уже едет.
– Я люблю тебя, сынок, – говорил зачем-то и зачем-то повторял: – Дождись меня, Гриша. Ты меня только дождись.
И дверь хотел высадить, пошел звонить в соседские квартиры за помощью, но тут уж я дополз, дотянулся до замка и открыл ему.
Ну и ночь выдалась. А ведь у Ржевского назавтра были назначены теледебаты с другим кандидатом на пост мэра. Будет делать вид, что внимательно слушает вопросы ведущей, а сам мягко, как в сугроб, проваливаться через дубль в сонную бесчувственность.
Зато спас сына. Запахнул дверь за собой, скрывая мой срам от любопытных соседей, вывалившихся поглазеть. Волоком дотащил меня в ванную, раздел, замочил под ледяным душем. Отвесил пощечину, когда я вздумал брыкаться. Как над ребенком, стоял надо мной, пока меня не протошнило до кишок, потом усадил на кухонном табурете и приказал объясняться в случившемся, пока сам варил кофе вручную и в кастрюльке смешивал сливки с парой яиц. Он казался рассеянным, а я уже почти протрезвел, но суровое его «Я жду, Григорий!» развязало мне язык, как плетью.
Говорить с отцом об Анне оказалось легко. Он не перебивал, не требовал подробностей и не взывал к приличию. Я позволил себе облечь горе в слова, которых оно заслуживало, пусть и не каждый день отцу рассказываешь такое. В этой исповеди, полной отчаянного желания скатиться в порнографическое нечто, я неизменно останавливался до черты, отхлебывал кофе и смотрел в лицо Игорю Платоновичу.
«Я люблю тебя, сынок».
Или то была лишь одна из моих галлюцинаций?
– Но ты ведь понимаешь, что это не выход? – выслушав, вздохнул он.
– Я и не думал,