Он сделал неверный шаг, это правда. Теперь он разбирается с последствиями этого неверного шага. И если для этого ему придется в глазах всей Равнины или даже всей Другой Земли быть гадом и мерзавцем – пусть так. Лилия его поняла бы. Она была настоящей приоркой и не могла не уважать тех, кто осмеливается быть сильнее прочих и этими прочими управлять.
Значит, черт с ними со всеми. Если Зинин и Буряк хотят продолжать изображать из себя праведных судей – черт с ними тоже. Делай что должно, и будь что будет. Не самый плохой девиз, между прочим.
И Стас решительно вышел из квартиры.
Войдя в свой институтский кабинет, он запер за собой дверь и выглянул по очереди в каждое из окон.
За окнами было пусто, и никто не обнаруживал своего намерения подсмотреть за тем, что Стас собирался сейчас сделать. На всякий случай он приоткрыл каждое из окон, чтобы можно было расслышать любой шорох снаружи, буде он все-таки случится. Теперь можно было считать, что его тайна более или менее в безопасности.
В последний раз оглянувшись на окна, Стас подошел к стене у камина, присел и повел пальцами по плинтусу справа от каминного жерла. В какой-то момент плинтус под его пальцами вздрогнул, и часть его плавно поехала, оказавшись передней стенкой ящичка, уходящего глубоко в стену.
В ящичке лежала толстая потрепанная тетрадь, всем своим видом наводившая на мысли о древних манускриптах. Снова оглянувшись, Стас с предельной осторожностью извлек тетрадь из ящичка и уселся в кресло, в котором Лилия сидеть не любила – спиной к окну.
Каждый раз, открывая эту тетрадь, Стас не мог избежать воспоминаний о тех страшных днях три года назад – после волны, после смерти Галилея, после смерти Лилии… Это уже стало почти что ритуалом: сначала перебрать в уме все, что началось в момент появления угрожающе-фиолетового самолета Тимофея и закончилось трупами среди руин, – и только потом начать перелистывать ветхие страницы тетради.
Вот и сейчас: Стас уселся в кресло с яростной решимостью сразу найти в рукописи нужное место, но стоило ему провести пальцами по потрескавшейся жесткой кожаной обложке – и перед глазами возникло неподвижное тело Лилии, над которым стоит на коленях такой же неподвижный, но все-таки живой Буряк.
Он постарался как можно быстрее пролистнуть в памяти первый день новой эры – эры его абсолютного приорского одиночества без Лилии, – и перейти к не таким кровоточащим воспоминаниям…
…Когда первый разбор завалов был завершен, а все погибшие похоронены, над разрушенной чашей Долины уже стояло полуденное солнце следующего после волны дня. Стас тогда предпочел уйти в южную, самую безлюдную часть бывшей Долины. Там никто не жил, и туда почему-то даже почти никто никогда не ходил.
Он долго бродил