Только Новака я не видел нигде. Как выпустились из школы – так и не знал, где он. А потом случайно встретил в соцсетях и подписался. И стал внимательно следить. И все не мог понять, а оттого еще внимательней следил.
Он жил в задрипанном городе, любил свою кошку и своих красивых детей. Жену, скорее всего, тоже любил. Но не показывал. А любовь к кошке, детям и городу показывал. Фотографировал и публиковал. Находил какие-то удивительные вещи в своем городе: то стихи Бродского на облезлом заборе, то свет солнца на обшарпанной стене, то отблеск неба на вонючей речке. Кошка давала поводы для творчества, когда не давал Бродский. А детей он фотографировал любовью.
Я смотрел его фотографии, читал его короткие комментарии и понимал – Новак знает что-то очень важное, чего не знаю я. Чего все мы не разумеем. Я не мог публиковать котика, детишек и отражение неба в луже. А он мог. Я не мог себе это позволить – это ломало мой образ. Мои Успешность, Престижность, Уникальность. Это было против правил. Это не имело смысла. Но мой смысл обессмыслился. Я ждал новых публикаций Новака. Потому что Новак понял смысл жизни. Он жил. В своем задрипанном городе, со своим котом или кошкой, любимыми детьми и, скорее всего, любимой женой. Он был счастлив, радовался жизни и незаметно для себя положил на лопатки все мои достижения.
Мой смысл с большими деньгами и большой славой был мал. А его был велик.
Великий смысл в малом. Важно, чтобы он был бесконечно близок к тебе. Понимаешь, Пражка?
Но Пражки уже не было. Может, его и вовсе не было?
Может, и руки не горели?
Я говорил о чем-то… о чем? Это было не про рову. Это было про другую жизнь. Не про ту, которая сейчас на оливковой ферме. О чем же я говорил? О каких-то смыслах? А в чем, кстати, смысл?
Я уснул.
37-й день
Вчера в середине дня пришел Пражка и сказал, что завтра – то есть сегодня – ему будет нужна моя помощь. Я не мог отказать. По моим расчетам, я не успевал, но и Пражке отказать не имел права. Я очищал оливковые деревья Пражки от колючки Пражки. У меня всего сорок дней. И если я не успею, то…
То что?
Я не знал. Я не мог не успеть. Потому что тогда… что тогда? Мысль боялась зайти в эту дверь. В детстве я боялся смерти. А потом (а может – потому) стал верить в Бога и вечную жизнь и перестал бояться. Но однажды я задумался о вечной жизни: что значит жить вечно? Вечно – это же совсем никогда не закончится. Я стал погружаться в эту мысль, и вдруг меня объял ужас. Я понял – жить вечно так же страшно, как и умереть. И может, еще страшнее, потому как это будет длиться бесконечность.
В тот момент я познал бесконечность, и мне стало настолько страшно и жутко, что я решил больше никогда-никогда, совсем никогда даже рядом не подходить к этой мысли. Живу и все. А как будет там, за гранью?