Дневники, письма. Воспоминания современников. Владимир Чивилихин

я нахожусь в более неудобном положении, хотя и лежал на кровати. Потом он положил книгу и глянул на меня. Я сказал ему глазами «уходи, видишь, я лежу голый в постели, потому что моя верхняя одежда в стирке, видишь, вон сохнет в окне. Он также глазами: «Я ухожу и уношу ледок, который теперь не может не быть в наших отношениях. Я теперь немного знаю, как ты живешь. Сочувствию и жалею всей душой». Он внезапно заторопился: «Ну, уже, наверное, 8-й час, опоздаю на консультацию». «Посиди, посиди» – говорил я радушно, на правах хозяина, – «Да, должно быть, семь-то уже есть». Ходики отчетливо тикали в этой паузе. Было четверть седьмого. «Ну, я пойду. Пока», – говорил он, пробираясь через кучи грязного белья к двери. «Да посиди, фу-ты какой! Ну, забегай!» – крикнул я ему, когда он был уже у двери. «Зайду», – хлопнул он дверью, и только тут я покраснел ото лба до шеи и заскрежетав зубами, вцепился в волосы так крепко, что онемели пальцы.

      28.5.47 г…Нигде не могу устроиться на работу. Так-то. Сделаю глупость и каюсь. Сейчас остаюсь без карточки еще на месяц. Что же, допрыгался! Надо приготовиться к большому жизненному удару. Все это благодаря глупости, а, главное, – бедности. Эх, делец. Сегодня еду в Конотоп. Если не устроюсь там – планирую ехать в Москву. Голод. Голод и глупые поступки. Надо раздеваться (продавать шинель). Такие-то дела.

      30.5.47 г. Вчера утром приехал в Конотоп. Такой красивый, зеленый городишко. Целый день на заводе не было начальника) по кадрам. Бродил, как выпивши, по конторе, по станции, по базару. Сестра дала на дорогу 30 р. денег. Поел малость в столовке, потом пошел на базар (хотел купить табачку), в карман – а денег там не оказалось. Где-то выронил 20 рублей. Но мне во что бы то ни стало нужно было попасть к начальнику по кадрам. И я решил остаться ночевать. С собой были 2 тома «Истории дипломатии». 1-й продал завкому за 25 рублей, 2-й – у подъезда за 10 – это когда подступит голод, отдашь за полцены. Бродил опять голодный и продал. Ночь провел в вокзале – кошмарную ночь, – кусали блохи и хуже блох – поганенькие думки. Почти 2 суток не спал. Ответ начальства, как и следовало ожидать, был вопрос: «А вдруг вы дезертир?» И я ушел с завода, голодный как собака. Вот уже 3 часа дня, а одесского поезда нет – опаздывает. Под каштанами у вокзала собралась «балочка». Я сел поодаль и свесил голову. Меня начал беспокоить беспрестанный нудный вой. Присмотревшись, я увидел комок тряпья, серый, шевелящийся. Это была старая женщина, которая обхватила руками каштан и выла, выла… Это был ее метод просить милостинку. Торговки, чтобы избавиться, дали ей по рублику – она не отходила, а только громче плакала, иногда стоная утробно, по-звериному. Это был крик бессилия и нищеты, больная совесть виновных в этом людей. Потом пришли два оборванца, которым, видимо, было года 22, и, подхватив ее, бессильную, подтащили к канаве и толкнули туда. Ей подавали кирпич, говоря, что это хлеб, она поднимала голову, слезящимися глазами смотрела на него, дрожащей рукой брала и бросала в сторону.

      Нищих на Украине много, хотя эти 2 города не представляют собой наиболее голодные места.

      31.5.47