Послал письмо Б.Н., поделился своими впечатлениями в связи с вестью о брате. Навел критику на его стихи – хорошо, понравилось самому. С Борисом дружбы не терять – вывод. Живем с Гошей, хотя сейчас его не вижу. Он – тихий, скромный паренек.
8 часов. Пришел Гоша. Два голодных гастролера посидели, поговорили. Уходя, Гошка сделал уморительный жест: оттянул нижнюю челюсть, а по верхним зубам простучал ногтями руки, т. е. в Новый год, Володя, играем на «зубариках». Скучно, смешно, печально, жутко. Писем нет.
Вчера вышел из больницы. Пролежал 5 дней…
1947 г.
9.1.47 г…Вот уже почти неделю работаю бригадиром. Постепенно мой совещательный тон начинает приобретать больше уверенности, постепенно вникаю в эту работу, которая труднее, ответственнее и неизмеримо приятнее той бумажной скуки, про которую я теперь только с улыбкой вспоминаю… Из дому пишут, и Маруся пишет, что надо переезжать к ней, в Чернигов. Посмотрим.
Сейчас передо мной лежит задача восстановления так называемого «семейного очага», т. е. создать матери и сестре безголодное существование. Это большая задача, с которой, возможно, и не справиться мне. Если мне удастся отсюда уехать – мы все вместе поедем в Чернигов, где много, много работы, мало пищи, умеренный климат и чужой народ…
19.2.47 г. Давно, очень давно не писал сюда. Иногда вспомню про дневник и не хочется брать его в руки совсем. За это время ничего почти не изменилось. Только усиленная работа и не менее усиленный отдых. Расти нельзя при таких условиях. Самое главное событие за это время – это оформление отпуска. С большой неохотой Воропаев подписал заявление. Я почему-то твердо убежден, что обратно я сюда не приеду. Одно из двух: или останусь в Тайге, или в Чернигове. Итак, с 1-го числа иду в отпуск. Дней десяток хочется поделать деньги, чтобы приехать домой в сапогах (какие скромные желания) и прокормить до отъезда семью. (Ведь мне пишут, что одна только постная картошка.)
11.4.47