12.9.46 г. Итак, я начал работать. Хожу в депо уже четыре дня. В работе много халтуры. Избежать ее почти нет никакой возможности. Будем работать…
17.9.46 г. Прошло 3 недели, как я здесь, написал десятка полтора писем, и ответ пришел пока только от родной матушки… Письмо из дому дохнуло на меня таким страхом и беспомощностью перед надвигающейся нуждой, что я много времени ходил, ни о чем другом не думая, кроме их, моих родных. Вообще настроение не из хороших. А тут еще проблема пит.(ания). Грошей 150 р. на двоих. До получки – долго. И что всего хуже – постановление о повышении цен на продукты. Сегодня с Гошей пообедали в столовой, заплатили 25 рублей. Мы, когда голодные, находим время позлиться сами на себя, наплевательски махнув рукой на окружающее, и утешать друг друга с натянутыми улыбочками: «Ничего, Гоша», «Конечно, заживем, Володя!» Торопливо справляясь о ценах, вытаскиваем деньгу и покупаем картошки, да почтут память ее потомки наши снятием уборов головных (если таковые будут в то время – «головы и уборы»). Маньяками ходим за Воропаевым, добиваясь обмундирования. Кажется, что-то начало получаться. Сегодня мы с унылым видом посмотрели на нашу бутыль с остатками масла, посмотрели друг на друга и молча представили многое. Эх, что говорить.
25.9.46 г. Прошло много времени, прежде чем я снова сел за дневник. Работа успела надоесть и уже не имеет такого интереса, как в первые дни. По моей вине уже был большой брак. Только что паровоз (ФД-1412) вышел из-под депо – порвался маятник. Зазор был между втулкой золотниковой и опорными пальцами 0,25, тогда как полагается не менее 1 мм. Ну, это уже пошли цифры. Вообще я не был научен промерять размер сей. Поставленные перед перспективой голодовки, мы пошли на мясокомбинат – работать. Работали самую черную работу. Возили субпродукты, головы, грузили мясо в вагоны. Заработали по 25 кг грудинки. Еще не всю вынесли. Прохладно в громадных узких галереях. Стручками перца висят бычьи туши. Мы – три техника: котельщик, промывки и нормировщик – одеваем запятнанные кровью халаты и начинаем перегонять по монорельсу эти останки некогда могучих лобастых животных. Забегавшись до одури, идем обедать, т. е. уничтожать мясо или что иное подобное в вареном виде. Жир – противен, потому что безо всяких скрашивающих вкусовых ощущений. Затем опять беспрестанная ходьба. Или – мы берем скользкие, тяжелые головы сегодняшнего боя, с ободранной шкурой, бросаем их в тележку и, наполнив ее доверху, везем за 800–400 метров с заворотами и постоянным усилием. Эх! Жистянка!
Большая удача. Нам выдали форменное обмундирование – костюм, шинели. Есть в чем выйти. Правда, не такое хорошее, но ничего.
У меня потерялись галоши. Хорошие, почти новые. Эти галоши были привезены мной из Москвы и тут пропали. Не знаю, на кого и думать. Со всех сторон к нам несутся вопли о том, что напрасно разъезжались от домов. Прислали Володя Кривошеин, Борис Черников. «Братцы». Везде стоны. Я тоже начал стонать. Все же тяжело. Все бы ничего, если бы не беспокоил