Автобиография пугала. Книга, раскрывающая феномен психологической устойчивости. Борис Цирюльник

еще тлеют в нем, но подобным же образом надо исследовать и личность агрессора, дабы понять особенности связи, возникающей между ними. «Армия его страны только что уничтожила мою семью просто потому, что мы оказались в том месте… Он, не колеблясь, заставил меня страдать ради того, чтобы наслаждаться в течение нескольких секунд… Судьбе было угодно, чтобы я убежала; я дала обещание сражаться. Мне нужно понять, как человек вообще может стремиться заполучить для наслаждения мое тело и заодно, ради собственного удовольствия, попытаться уничтожить мою душу?» Попасть под град, побивший урожай, и осознать, что теперь ты обречен на голод, вовсе не одно и то же, что понять следующий факт: группа людей мучает нас и преследует в нас саму суть человеческого. Структура травмы имеет прямое отношение к тому смыслу, который ей приписывается.

      Нет никаких сомнений в том, что существуют психологические отношения типа «доза – реакция». Мы не можем утверждать, что, чем сильнее катастрофа, тем большее воздействие на психику она оказывает. Лучше думать так: структура разрушителя находится в определенных отношениях со структурой разрушаемого. Вероятность возникновения психических расстройств будет еще большей, если травма нанесена человеку человеком, причем намеренно, и этот процесс занял длительное время. О структуре разрушаемого тоже надо сказать особо. Если речь идет о ребенке, то коварная травма спровоцирует отклонение в его развитии; эта невидимая травма приводит к тому, что сверхчувствительный человек начинает воспринимать любое событие через призму собственного «я»: «Не знаю почему, однако любая несправедливость кажется мне невыносимой». Случается так, что эти люди погибают от, казалось бы, минимальной агрессии, слишком остро воспринимая ее, вследствие особенностей своего психического развития. Они не сумели обрести такую же устойчивость, как те, кто после пережитой травмы был окружен заботой извне. Зачастую даже общественный дискурс лишь усугубляет разрыв, стигматизируя его: «Сироты значат меньше, чем дети, выросшие в семьях… Тутси были изгнаны из своих домов, как тараканы». Беженцы, которые могут только одно – бежать, гонимые народы, живущие в особых лагерях, ощущают презрение оседлых народов, что лишь усугубляет процесс их дегуманизации. Для людей, изгнанных из любого общества, с любой территории, действие имеет более устойчивый эффект, чем вербальная помощь. И неважно, что дискурс может быть безумен: если он предлагает беженцам возможность вновь обрести какой-то вес в глазах остальных народов, они с радостью ухватятся за нее. После землетрясения в греческой Парните большое число раненых и лишившихся крова людей отказались от любой словесной психологической помощи, легко соглашаясь на зачастую сомнительные предложения, связанные с необходимостью предпринять какое-либо действие.[40]

      Меланхоличное пугало

      Исмаэль, мальчик-солдат из Сьерра-Леоне, был вынужден бежать в лес, спасаясь от повстанцев. Одиночество томило его. «Невыносимее всего то, что, когда остаешься