Я узнаю о разорванных петардами кошачьих задницах, повешенных котятах, забитых до смерти собаках, и это далеко не предел, пишет он. Даже девочки таким занимаются. Скоро живодерство станет для детей таким же развлечением, как игра в салочки. Прилипала пишет, что агрессия порождает агрессию, унижение ведет к унижению, боль создает еще больше боли. Дети слабее родителей, поэтому их жертвами становятся те, кто слабее их.
Я не знаю о чем писать. В голове крутится любовь, подвиги, разнообразные катастрофы, где я проявляю свой героизм, спасаю от смерти девушку. Концовка у них всех одна. Это не годится. У меня есть еще двадцать минут. Я пытаюсь испепелить взглядом листик из тетради, на котором только и написано сегодняшнее число. Вскоре все-таки появляется слово “тема”, после него: “Если есть друзья”. Ничего другого я придумать не могу. Начинаю описывать важную роль друзей в жизни каждого человека. Пишу, что нет ничего лучше, когда к тебе домой заваливается парочка друзей, и ты волей-неволей забываешь о своем отвратительном настроении и начинаешь улыбаться. Они также могут мотивировать тебя, когда ты берешься за какое-то дело, и помогать тоже могут, тебе даже не всегда приходится их об этом просить. И вообще, мир кажется не таким пустым, когда у тебя есть друзья. Заканчиваю сочинение словами, которые где-то слышал: “Мало просто иметь друзей, важно еще уметь самому быть другом”. За всю эту писанину в полторы страницы я не ожидал получить десятку.
Вместо двадцати минут дали целых полчаса. По звонку все сдали листочки и поспешили убраться из класса. Прилипала продолжал неустанно строчить. Учительница дважды его торопила, но, в конце концов, подошла и сама забрала листок.
– А до точки дописать? – воскликнул Прилипала.
– Твою бы энергию в правильное русло, – сказала она.
Уроков у нас больше не было. Мы спустились на первый этаж, вышли на улицу, как раз когда прозвенел звонок, так что никого не было. Прилипала посмотрел по сторонам и начал:
– Между прочим, меня однажды напечатали в газете, – говорит. – Но их интересуют факты насилия больше, чем сама проблема его существования среди детей. Понимаешь?
Я ни черта не понимаю, просто киваю. Мы идем к белому трехметровому строению с плоской крышей, расположенному в углу заднего двора. К нему примыкает сама теплица: разваливающаяся кирпичная стена по пояс, на ней ряд окон с битыми, а то и полностью отсутствующими, стеклами, железные балки берут начало от окон и вместе с ржавой, изорванной железной сеткой вырастают в двускатную крышу. Мы проникаем внутрь сквозь дыру в сетке над первым окном. Прилипала открывает дверь в пристройке, которая раньше, возможно, служила складом для инвентаря и удобрений. Под ногами битая плитка, отштукатуренные в прошлом столетии стены пестрят примитивными граффити и безграмотной похабщиной. За дверью слева слышатся шорохи и “тс-с-с-с”.
– Это мы, – говорит Прилипала.
Толстяк открывает дверь, за которой небольшая каморка. На стене висит фонарик,