сорвалась с сороконожки и растеклась по полу густой зловонной слизью. Паркет по краям образовавшейся лужи стал покрываться сизоватым, шевелящимся мхом, который разрастался прямо на глазах, перекинулся, как огонь, на ковер, стену, шкаф, и быстро покрывал все новую и новую площадь.
Сороконожка уже подобралась к нам, причем бронированный панцирь надежно защищал ее от отчаянных ударов книжкой. Потом ее челюсти, без видимого усилия отхватили уголок толстенного фолианта, служившего Марине оружием. Это уже не шутки. А если не галлюпинация? Мало ли, что это связано с электропитанием. И вообще, какие там, к лешему гипотезы, когда происходит явная чертовщина!
Эти же мысли, разумеется не в виде слов, промелькнули, очевидно, и у Марины в голове, во всяком случае мы одновременно соскочили со шкафа, стараясь не попасть на сизый мох. Это не удалось. Прикосновение «мха» к коже вызвало не то покалывание, не то зуд. Но страшнее всего было то, что он моментально начал расти прямо на теле. волной разрастаясь от ступней по икрам. У меня он принялся и на джинсах; Марина попыталась сгрести его рукой со своей голой икры, и тотчас ее ладонь тоже заколосилась «мхом», и он начал распространяться вверх по предплечью. Жутко было еще и то, что никаких болезненных ощущений это не вызывало – только чувство теплого покалывания, как от грубого шерстяного одеяла.
А творившийся вокруг кошмар нарастал как лавина. Шторы на окнах вдруг ожили, изог-
нулись, и покрылись множеством глаз. Глянув вверх я обнаружил, что люстра паучьими лапами шарит вокруг себя, пытаясь схватить что-то. За раскрытой дверью – не другая комната, а уходящий вдаль бесконечный коридор, со стенами из грубого серого камня, освещенный светом коптящих факелов. В довершение ко всему, начало искривляться пространство, пол вспучивался тем самым гауссовским колоколом, который обозначила разлетевшаяся из разбитой вазы мелочь. Отпихнув какой-то волосатый, явно живой клубок, я схватил сетевой кабель компьютера, обжегший ладонь как крапива, и с отчаяньем рванул на себя.
На этот раз боль в затылке была настолько сильной, что я не устоял на ногах, и грохнувшись ничком не шевелился несколько секунд.
Открыл глаза. Первое, что попало в поле зрения – нога лежащей рядом Марины. Глад-
кая смуглая кожа икры, безо всяких следов «мха». Соображение замутнено, как у пьяного, но все же у меня хватило ума не начать резко переворачивать Марину на спину. Нагнувшись над ней, я попытался нащупать пульс, но прежде чем мне это удалось, она застонала и приподнялась.
– Жива? Как ты?
– Страшно…
– Мне тоже. Но все кончилось.
Она кивнула.
Ни паучьих лап у люстры, ни глаз у штор нет, и, разумеется, и не было. Теперь так. Ос-
мотреть полировку шкафа на предмет следов сороконожечьих когтей, посмотреть надкушена ли книга… Нет, все потом. Сигарету.
Как