Последнее время особенно часто на улицах мне попадаются на глаза юные солдатики. Нынешние «служивые» – это мальчишки с бунинскими глазами, от которых и остались – то, по сути, одни глаза – от голода ли, от издевательств ли «дедов», от того и другого вместе – не знаю. Виновато, заискивающе улыбаясь синими от холода губами, они «стреляют» сигаретку, (если повезет, то и другую) и, разжившись табачком, благодарно растворяются в толпе. Шейки у защитников Отечества – цыплячьи, у большинства – гнойничковые заболевания кожи, их красные, «заветренные», льдистые руки – в огрубелых мозолях… Шинелишки на рыбьем меху. Да кого они могут, простите, защитить? Да их самих, впору, защищать!
Окаянство…«Окаянный… диавол, сатана».
Не колесницами ли Сатаны казались Ивану Алексеевичу те страшные чёрные грузовики, летящие по безлюдным обледенелым улицам Москвы 1918 года? Может быть, пророчески предвидел он эволюцию этих «революционных» монстров сначала в чёрные, ночные «маруси» тридцатых годов, а далее, в спецмашины психиатрических бригад семидесятых, и, наконец, в танковые колонны, с рёвом несущиеся незабываемо – ненастным Яблочным Спасом 1991 года по Ленинскому проспекту Москвы в сторону Центра…
Но только ли в этом «Окаянные дни» оказались пророческими, только ли в этом!
«Окаянные дни» – это ещё и исповедальная книга человеческого отчаянья, безысходного исступления. Писатель, находясь в состоянии аффективного ситуационного стресса находил первое время какое – то облегчение «выговариваясь» в дневник. Но поскольку «окаянщины» становилось всё больше, а силы душевные таяли – симптомы смятения нарастали. В первой части книги мы видим только одну ночную запись, во второй – их уже шесть (не мог уснуть ночью, мысленно полемизируя со своими оппонентами). Развёрнутая клиника тяжёлого невроза описывается самим Буниным, как «тупость, ко всему отвращение, потеря вкуса к жизни.. «…Вчера на базаре несколько минут чувствовал, что могу упасть… «» …Проснувшись, как – то особенно ясно, трезво и с ужасом понял, что я просто погибаю от этой жизни и физически, и душевно. И записываю я, в сущности, чёрт знает что, что попало, как сумасшедший… …Я два раза был близок к обмороку. Надо бросить эти записи. Записывая, я ещё больше растравляю себе сердце» (10 мая, 11,19 июня). Болезненное состояние усугубляло непонимание коллег, литературных знакомцев. Характерен в этом отношение эпизод с Ф. Ф. Кукушкиным (9 июня): «Я не сказал ему ничего ужасного, сказал только, что народу уже надоела война, и что все газетные крики о том, что он рвется в бой, преступные враки» – пишет Бунин, и продолжает: «И вдруг он оборвал меня со своей обычной корректностью, но на этот раз с необычайной для него резкостью: «Оставим этот разговор. Мне ваши взгляды на народ всегда казались –