Денег – куры не клюют.
Любовь Евгеньевна не может нарадоваться: хорошая квартира на Большой Пироговской, шампанское, ананасы, затяжные пирушки, Батум, Крым, море…
1930 год
Увы, не осталось ничего…
Не публикуется в Советской России ни единой строчки, не ставится ни одного спектакля.
«Бег» – «вражья» пьеса.
«Кабала святош» – антисоветчина.
В отчаянии он приобретает пистолет, готовясь к неизбежному…
НО – высочайший телефонный звонок Первого в государстве лица и…
Ура! – приняли на работу во МХАТ!
Ура!! – разрешили возобновить «Дни Турбиных»!!
1934 год
Вступил в Союз советских писателей.
Пистолет за ненадобностью утоплен в Москва – реке.
1936 год
«Миша, может быть, ты напишешь пьесу о… Ты же собирался…»
1939 год
Написал.
Пьеса называлась «Батум». Нигде не поставлена.
«Гипертонический нефросклероз…» Морфий, прописанный еще в 1924 году, «с целью снятия болевых симптомов…»
1940 год
10 марта – смерть.
От Батума до «Батума» получилось 13 лет.
Читая «окаянного» Бунина
Заметы на полях непростой книги.
Опубликовано в ж.«Московский вестник». – 1998 – №5. – С.213—223
I
Днями я был крайне озадачен одной славной женщиной (назовем её Марией Ивановной), в прошлом медработником, а ныне пенсионеркой:
– Прочла «Окаянные дни» и разочаровалась в их авторе», – делилась она со мной, – Так зло говорить о Блоке, Брюсове, Маяковском, о своей стране!
В первый момент я опешил, опешил настолько, что повинуясь какой – то интуитивно осознанной необходимости «не обострять», смолчал. Но оброненное вгорячах Марией Ивановной не прошло бесследно, отложилось, напоминало о себе.
Гневный сарказм действительно переполняет это произведение. Мастерство писателя, умело использующего всю палитру приёмов художественной выразительности, лишь усиливают, усугубляют это впечатление, а жанр повествования (дневниковая эпопея) наделяют её достоверностью и статусом обличительного документа большой силы.
Читатель волшебным образом переносится в эпицентр урагана под названием «Революционная Россия», становится очевидцем (едва ли не участником!) светопреставления, случившегося на просторах «одной шестой земного шара».
На наших глазах разыгрывается одна из самых страшных трагедий двадцатого века. Ещё удивительнее, что видя мир бунинскими глазами, слыша бунинскими ушами, безотчётно находясь в мистической власти его эгоцентричного обаяния, мы не испытываем никакого насилия над собой. Наоборот, разделяя или не разделяя позицию автора, погружаясь в самую гущу событий, мы испытываем неподдельный интерес и желание разобраться в происходящем. Беспокоит лишь ощущение нехватки воздуха, появляющееся на самой глубине. Приходиться периодически «всплывать на поверхность», но лишь для того, чтобы глотнуть кислорода перед новым «погружением», – настолько затягивает, увлекает нас нелёгкое «плавание» по реке Времени, исполненной