И власть. А это выше моего понимания.
Чутье к основным нравственным ценностям отпущено природой на всем в одинаковой мере. Так говорил Фицджеральд еще в тысяча девятьсот двадцать пятом году. И только через сто один год, в две тысячи двадцать шестом, с наступлением апокалипсиса до меня дошел смысл этих слов.
Ад на земле начался осенью две тысячи двадцать пятого. С тех пор прошел год.
Мы боремся с Капсулой уже целый год.
Год, растянувшийся на вечность.
Год без беспокойства о сплетнях, год без глупых недель моды, год без праздников. Рождество, Пасха, День Сурка, День Независимости, Труда, Памяти и Спонтанного проявления доброты больше не существовали.
Шон то и дело оборачивался в мою сторону, чтобы убедиться, что я не отстаю. В ответ я пыталась ободряюще ему улыбнуться и даже помахать рукой, но получалось только жалкое подобие того, как я хотела выглядеть. Папа торопил сына и приговаривал, что идти нужно максимально быстро. И чего это он так волнуется из-за нашей скорости? От кого мы убегаем? Это безопасный город!
– Эйприл, – обратился ко мне отец, когда мы уже стояли у дверей госпиталя, входившего в состав Штаба, – позаботься о брате. Не выпускай его из поля зрения. Не выходите на улицу без присмотра, – он положил руку мне на плечо, и в это мгновение я увидела в его глазах что-то по-настоящему отцовское. Таким взглядом родители обычно смотрят на своих детей, оставляя их и надеясь, что они справятся в одиночку. – С вами я внутрь не пойду, и увидимся мы теперь, скорее всего, не скоро, но… ничего не бойтесь. Вас просто проверят на наличие иммунитета и отправят в то место, куда вам по отряду будет положено. Я найду вас… – последовала небольшая пауза. – Вас обоих.
Я смотрела на него снизу вверх. Изучала его черты лица, такие знакомые. Бритая налысо голова, щетина, гора мышц и военные татуировки, обвивающие руки. Никогда бы не подумала, что расставаться с ним будет так тяжело, но я никогда не признаю этого в слух.
– Ты не скажешь мне, в чем дело? – спросила я, заранее зная ответ.
– Нет.
Я разочарованно вздохнула и отвела взгляд. Что уж с ним спорить и выпытывать ответ? Упрямство я унаследовала именно от него.
– Пап?
Мы оба повернулись на голос. Правильнее сказать, не повернулись, а опустили головы. Малыш Шон смотрел на папу и хлопал мокрыми от слез ресничками.
– Шон, – отец наклонился к нему.
– Я тебя люблю.
– Я тоже вас люблю, – он обнял сына, погладил его по маленькой лохматой головке и выпрямился. Сейчас отец снова смотрел на меня.
Я видела, как он боролся с желанием обнять меня, но как бы сильно мне не хотелось почувствовать близость