Квазимодо осторожно подогнал лодку поближе, поднял арбалет. Глухо щелкнула тетива – болт тяжелого флотского арбалета клюнул чудовище в хвост, со стуком, словно угодив в камень, отскочил от костистых щитков и исчез в тростнике.
«Если он настолько умен, чтобы так притворяться, – хрен с ним, пусть меня жрет», – подумал вор, заряжая арбалет.
Аванк был мертв. Квазимодо по-хозяйски потыкал его веслом, поразглядывал толстенную, словно сложенную из кожаных щитов шкуру. Потом вор не отказал себе в удовольствии: влез на тушу и прошелся по широкой спине. Здесь было где прогуляться. Квазимодо ощутил прилив законной гордости. Впрочем, тут же пришла в голову трезвая мысль – возможно, это совсем другая тварь? Со времени битвы прошло почти двое суток, а ящер выглядел свеженьким, точно только что покинул сей бренный мир. Вдруг их тут много, и этот сдох от старости или от какого-нибудь другого расстройства? Обеспокоенный вор спрыгнул в воду, обошел чудовище со стороны тростника и ухмыльнулся. Тот самый – из воды торчало древко карро. Отличной машиной был утонувший эвфитон, не зря волокли через болота и горы. Квазимодо потрогал толстую стрелу – глубоко сидит. Вор посмотрел в мутный полуприкрытый глаз ящера. Что, хреново тебе, живоглот? А когда нас жрал, весело было? Квазимодо уже собирался вылезать из воды, когда заметил сквозь воду тусклый блеск металла. Нож торчал под нижней челюстью аванка. Как же Лягушка умудрился?! Там, в воде, и собственной руки не разглядеть было. Квазимодо с трудом, упираясь в шершавый бок чудовища, высвободил плотно засевший нож.
В лодке был топор, и вор вырубил кусок мяса из лапы аванка. Мясо свежее – видать, тварь околела действительно совсем недавно. Вот и хорошо, а то мог бы напоследок и отомстить – долго ли ему, даже подыхающему, лодку разнести?
Быстро темнело. Квазимодо едва не проскочил памятное место. Лодка ткнулась в берег, и вор с копьем в руках выбрался на песок.
Темнел растянутый на ветвях провисший плащ.
– Только не вздумай швыряться в меня ножом, – предупредил Квазимодо. Смутная фигура, лежащая под маленьким тентом, не отвечала.
Вор сидел на корточках, придерживал под белобрысый затылок фуа и поил из фляги. Ныряльщик лежал совершенно обессиленный, но пил жадно. Когда баклага опустела, фуа прошептал:
– Зачем вернулся?
– Лодкой займусь, костер разведу, пожрать сготовлю – потом буду всякую ерунду объяснять, – пробурчал вор.
Огонь Квазимодо развел подальше от берега, за стеной тростника, чтобы со стороны реки было не слишком заметно. Туда же вор перетащил фуа. За прошедшие дни ныряльщик еще больше отощал – казалось, осталась одна одежда. Квазимодо уложил товарища на охапку нарубленного тростника. На прежнем месте раненый валялся в натекшей после дождя луже. Вор укрыл несчастного сухим плащом. В котелке, висящем над огнем, уже булькало.
Потерявший