Девки тоже шутили, но сами с испугом и волнением давали на себя смотреть. Испуганные глаза спрашивали – «Нравлюсь? Пожалуйста, давай я тебе понравлюсь! Пожалуйста!».
Иногда просили раздеться и нас. Мы раздевались.
Однажды девки объявили, что их можно лапать.
Долгое время на это никто не решался, несмотря на полученный допуск.
Я стал первым смельчаком, кто, обмирая от страха, таки осторожно пощупал девочку ТАМ. Вслед за мной осмелели и другие.
Наташа Ж-ко стала первой девушкой, к которой я откровенно прикоснулся. Она не отстранилась.
Оля П-ова стала первой девушкой, которая откровенно коснулась меня. Я не отстранился.
Над нами простиралось тёплое и сухое небо Донбасса.
Мне было двенадцать.
Я вступал в подростковое бунтарство.
Детство отступало. В свои владения, казня и не милуя, вступал Его Величество Гормон.
Люди больше не услышат наши юные смешные голоса,
Теперь их слышат только небеса.
Люди никогда не вспомнят наши звонкие, смешные имена,
Теперь их помнит только тишина.1
Камо грядеши: 43, 33
Глава 14. Учитель и армянин. Непоучительная история без морали
Когда ехал на Байкал, познакомился с двумя мужичками.
Один – школьный учитель из Казани, другой – армянин из Петрозаводска.
Школьный учитель ехал на Ольхон в пятый раз – каждый год приезжает с палаткой, живёт дикарём, ловит рыбу, медитирует у костра, зарастает окладистой бородой.
Армянин ехал в первый раз. В столице Карелии у него прогорел бизнес. Он удрал от кредиторов и решил поступить нестандартно – просветлиться на Ольхоне, а там… а там будет видно, что дальше.
Школьный учитель был неплохим, в общем-то, мужичком, но с ярко выраженной учительской профдеформацией – привычкой доносить любую мысль как истину в последней инстанции.
Армянин был скольже, с двойным дном. Но хотя бы проповедовать не принимался.
Армянин попивал водочку и коньяк – за приезд, за отъезд, за просветление.
Учитель гордо блюл здоровье, нравственное и физическое. Трезвость как норма жизни.
Рассказывал что-то про гиперборейцев, про то, как наши предки до ста лет жили, на молоке да каше, ну и прочий анастасийский бред, в который, как любой экопоселенец, свято сам верил.
Они сошлись, волна и камень, лёд и пламень. Так, как сходятся непохожие люди.
Спорили о чем-то увлечённо.
Точнее – не спорили. Учитель доносил мысль, снисходительно называл армянина Фомой неверующим.
Хотя тот ни разу ему не перечил, только лишь кивал, приговаривая с акцентом: – «Так, всё так. На молоке и каше, по сто лет жили, так…».
Учитель – голубоглазый, высокий, поджарый. Пышная шевелюра.
Армянин – с вершок, лысый череп. У него была привычка присесть, положив щеку на руку, и барабанить