Дело в том, что продажа мебели в ее необратимости заставила его взглянуть по-новому на некие нюансы своего недавнего поведения. Он вдруг стал куда менее уверен в себе, чем всего несколько часов назад, покидая офис перед встречей с Дженис. Возможно, думал он, еще не поздно все исправить, заставить идти своим чередом. Сама мысль об этом вроде бы заставила его дух воспрянуть, и он решил именно так и поступить. Все, что он делал до настоящего момента, касающееся хоть Жаклин, хоть «Старинной мебели Аллана», было своего рода помрачением ума. Но теперь туман рассеялся. Предстоящая встреча станет краткой и деловитой. Никаких больше странных желаний. И это только начало. Он начал думать о том, как бы исправить все и с русским тоже. В конце концов, деньги еще не потрачены. Он не станет подставлять Карла или Ди, объяснит, что сам все затеял. Этот русский купил мебель именно в том виде, в каком Шанс привез ее в магазин. Он, Шанс, единственный, кто знает ее тайную историю. Он, и только он. Но сейчас, когда гарнитур уже продан, он взял и понял, что это неправильно. Или – тут Шанс был не прочь оставить для себя лазейку – он мог заявить, что сам стал жертвой. И сам только сейчас узнал правду об этом гарнитуре. Так что их всех обманули. Ему позвонил какой-то аноним, да и вообще, какая разница, главное, истина открылась. Суть в том, что он предложит вернуть русскому его деньги, ну или хотя бы часть денег, если тот все-таки решит оставить себе гарнитур. Утром пойдет к Карлу. Все уладит. И с Жаклин все тоже уладит. Очень жаль, но план с прокуратурой не сработает. Дженис готова продолжить психотерапию, но со всем остальным Жаклин придется разбираться самостоятельно. Шанс сделал все, что мог, чтобы запустить процесс, но дальше этого он из этических соображений зайти не готов.
Можно вообразить, будто подобные колебания сопровождались чувством вины или, во всяком случае, мимолетными приступами чего-то похожего, особенно если учесть безрассудство, с которым Шанс еще недавно был готов отказаться от всех прежних планов и намерений. И хотя он не исключал появления подобных чувств в дальнейшем, сейчас, выходя из поезда и направляясь в Маркет-холл к кофейному магазину, – там продавали прекрасный сорт, к которому Шанс питал слабость, и именно поэтому всегда выбирал ветку Питтсбург – Бей-Пойнт вместо более прямого ричмондского поезда, – он ощущал лишь, что с его плеч упала огромная тяжесть. А с чувством вины жить можно. Ничего нового.
Он купил кофе в зернах, сдобные булочки к завтраку, собираясь поделиться ими с дочерью, и сел в такси возле станции метро. Машину вел сухонький чернокожий старик лет, пожалуй, восьмидесяти. Шанс решил, что водитель гаитянского происхождения, отчасти потому, что тот слушал странную религиозную программу, отдававшую сантерией [26] (оставалось загадкой, откуда она транслировалась