– Его… обратили, да, мастер?
– Обратили, парень. Не убили, не высосали досуха, не скормили молодым упырям. Много сил потратили, но обратили. Не осталось в нём ничего людского, ничего нашего. Кровосос лютый, вот и весь сказ. Что спросить хочешь, парень?
– А… мастер… что ж с ним потом-то сделалось?
– Да что ж с ним сделается? Дорожка у него одна была, не свернёшь, не остановишься. Кровь пил, людей губил – всё как положено. Делать нечего – собрались мы с друзьями-приятелями, покумекали, да и вышли против него все вместе. Не для честного боя, запомни, парень, но чтобы упыря наверняка уложить. Ну и уложили. Не сразу, не вдруг – но уложили. Хотя, скажу я тебе, попотеть пришлось. Недаром ведь он у нас слыл мало что не лучшим.
Ничего в нём людского не осталось, парень. Ни капли, ни грана, ни крошечки. Хотя… нет, кое-что оставалось до самого конца.
– Гордость, мастер?
– Тут ошибся, парень, да и немудрено человеку доброму ошибиться. Хитрость в нём осталась, самая гнилая, самая подлая. Когда уже завалили мы его, стрелами утыкали, серебром протравили, когда оставалось последнее дело – голову срубить, а тушку – на кол, ну или всего целиком на кол, чтобы не сразу бы помер окончательно, чтоб помучился, всех им погубленных вспоминая, если уж на сохранность головы рукой махнуть – завыл он, задёргался, нас по именам звать начал. Дескать, как же так, друзья, помилосердствуйте, мы ж с вами пуд соли съели, одним одеялом укрывались и невесть сколько раз спины друг другу защищали, жизнь спасали. Правду говорил, парень, вот что самое гадкое-то выходило. У одного костра с ним спали, последней коркой делились, и, да, каждого из нас он хоть по разу, но спас. А теперь лежит такой, чёрной кровью харкает, хрипит и просит, мол, погодите, не убивайте, я опосля такого другим стану, упырьи схроны-тропы укажу, сам против них выйду… и всё такое прочее. Что замер, парень? Ждёшь, чем дело кончилось?
– Уг-гу, мастер.
– Ничем особенным. Увидел я, что даже иные из наших заколебались, дрогнули, ну, и пошёл к нему. Он разглядел – и, поверишь ли, парень, лыбиться стал, обрадовался. Дескать, кто другой бы оказался – решил, что кончать его идут. А у меня в руке ещё скляница была, он подумал – с эликсиром. И забулькал, заблекотал – спасибо, дескать, дружище, верил я в тебя, не сомневался, и ты не сомневайся, верь, мы теперь этих кровососов к ногтю возьмём. Ты ведь мой друг лучший, мой друг единственный, ты мне ближе брата был…
– А вы, мастер?
– А