– Загляденье, – опустил голову младший. – Её все любили. Добрая она была, светлая вся. Князь Предслав-то того, грозен бывал. Строг, хоть и справедлив, и всякая вина у него была виновата. Бывает, разойдётся, ногами затопает, кулаком по столу так, что доски трескаются, даже княгиня, уж на что не робкого десятка, а и та к нему при таких делах подступиться боялась, а Еленке хоть бы что. Подойдёт, обнимет, утишит, утихомирит. Князь потом поворчит ещё, да и простит. Не в поруб отправит, а всего лишь розог велит вкатить десяток. Князь, он ведь отходчивый, зла не помнил. Жалко её, мастер, сил нет как жалко!.. Весь город хоронить вышел.
– Что весь город, это, парень, точно… а и смотрю я, дружище, ты неплохо в делах княжьего дома разбираешься. Словно своими глазами видел.
– Случалось и видать. У нас ведь как – суд за стенами не прятали, князь всегда все вины на торжище разбирал.
– А… – неопределённо протянул мастер, – на торжище, значит… может, и на торжище. В общем, вставай, парень. Дорога неблизкая, а нам ещё след этого второго упыря искать.
Вараны с неожиданной резвостью перебирали лапами, шлёпая по вечным, непросыхающим лужам на тракте. Осенние леса сгущались, наваливались с боков, деревни и заимки кончились, уступив место непролазным чащам. Сорванные жёлтые и коричневые листья кружились над головами, словно в панике удирая от какой-то незримой опасности.
Последнее село встретило охотников пустыми, брошенными домами. Мало кто озаботился даже подпереть двери колом.
Деревня ещё совсем недавно была живой, хотя и опустевшей больше чем на две трети. Вдоль единственной улицы выстроились дома – иные заброшены совсем недавно, иные – уже не один год как крыши просели, и проезжать мимо них было совсем тяжело.
Жизнь из них давно ушла; ушли люди, ушёл и малый народец. Овинники и банники, гуменники, полевики, амбарные и прочие, им подобные. Ушла остроносая шишига, со вздохом оглядываясь на покинутое гнездо – люди, люди, что ж вы так? Разве ж мы не помогали? Ведь как могли старались!.. Да всё равно, чего уж теперь…
Шмыгнула шишига тогда, давным-давно, острым носом, да и поползла неведомой людям тропою вслед за остальными.
Последними держались дедушки-домовые. Как правило, уже старые, тяжкие на подъём, но знавшие, что оставаться им нельзя ни в коем случае. Ибо с новыми хозяевами этих мест шло нечто страшнее одиночества.
И домовики ушли тоже.
Никого здесь не осталось из полезных человеку Малых. Пустота, гниль, прах и тлен.
Кладбище, только хоронят на нём не людей, а дома.
Другие дома, казавшиеся новее и крепче, тоже не выглядели справно. Видно, что не заброшены, но и только. На починки у хозяев, похоже, не оставалось уже ни сил, ни желания.
Здесь не жили, здесь доживали.
– Гляди, – мастер остановил своего варана, и тот немедля потянулся мордой к облетевшему кусту жимолости. – Что скажешь, парень?
Юноша прищурился, лицо как-то разом постарело, сделавшись холодным и жёстким.
– Бежали